Л Чарская - Грозная дружина

Между тем раненый начальник, во главе небольшой кучки разбойников, углубился в чащу. Следом за ним вели связанных Терентьича и Егора. Подле злосчастного дядьки шагал Алеша, не отводя от Игната встревоженных глаз. Вскоре меж деревьев замелькали огни, зачернели новые силуэты людей... Их собралось около сотни на огромной лесной поляне, у нескольких разложенных тут и там костров.

В стороне от других, у большого костра, на огне которого варилось что-то в тагане, подвешенном с помощью трех копий, сидел смуглый юноша с открытым веселым лицом, черными глазами и такими же кудрями, выбивавшимися из-под шапки.

На нем был такой же как и у раненого есаула наряд, только вместо всякого оружия, заткнутого у того за пояс, висела большая, тонкой работы, кривая турская сабля с осыпанной дорогими каменьями рукояткой, так и бросавшаяся своим великолепием в глаза.

- Летали серые коршуны и выследили гнездо кукушки. С поживой тебя, есаул, - обнажая улыбкой белые зубы, произнес черноглазый, отодвигаясь от костра и уступая место раненому начальнику.

- Спасибо на такой поживе! Зацепил меня малость старикашка... Ну, да расправлюсь по-свойски с обидчиком моим. Попомнит, небось, на том свету, каково из самопала палить в есаула, - зловеще сверкнув очами в сторону связанного Терентьича, проворчал тот.

- Давай его сюда, робя! Допрос ему чинить надо, - свирепо крикнул он тут же, обращаясь к приведшим пленника людям.

Сильным, грубым толчком выдвинули старика вперед.

- Ты - боярин? - резко спросил его есаул.

- В жизни им не бывал. Мы простые гости [купцы] Московские, держали путь от престольного града домом обратно, - чуть внятно роняли дрожащие губы обезумевшего от ужаса Игната.

- А лари да укладки с добром это товары, што ли, скажешь?.. - криво усмехнулся есаул, невольно морщась от боли и зажимая рану у плеча.

- Товары и есть... Обменяли их на пермские гостинцы и везем домой... Отпусти, милостивец, заставь Бога молить, - лепетал старик, падая на колени.

- То-то обменял! Что-то дюже много их накупил, старина! Ровно добро боярское... Ну, да ладно, поверим, коль не врешь. А парнишка этот - внучек твой, што ли? - также усмехаясь, продолжал свой допрос есаул.

- Внучек, со мной из Перми на Москву ездил, а сейчас вертает обратно, - словно обрадовавшись неожиданному исходу разговора подтвердил Терентьич.

- Красно придумал, старина, - неожиданно расхохотался есаул-разбойник, - да только внучек на тебя словно ни осанкой, ни обличьем не сходен. Да и по одеже разнится. Ишь, у него чекан-то, што у самого царевича, так каменьями и играет. По всему видать боярское отродье! Да и ты ж, не во гневе буде сказано, старик, переодеванный, должно, боярин, из тех кровопивцев самых, што народ взятками да податями давят, да кровь христианскую сосут... Видать, што совесть у тебя нечиста, боярин, коли зачал палить ни за што, ни про што - здорово живешь. Гей, молодцы, вздернуть всех троих, и старичка речистого, и пащенка-внучка богоданного, да и возницу заодно! Все они переодеванные губители! Ишь, добра, народным потом добытого, прозапасли полну каптану, - присовокупил грозный есаул и махнул рукою.

С рыданьем и воплем повалился ему в ноги Терентьич.

- Батюшка, не губи! Милостивец, отпусти! Не за себя прошу. Паренька не казни, да Егорку. Ни в чем неповинны оба... Меня покарай, а их ослобони на волю, батюшка милостивец...

- То-то, милостивец!.. Запел соловьем... Душа в пятки... Вздернуть всех троих! - снова повысил свой и без того зычный голос начальник.

Три дюжих станичника кинулись к старцу, набросили ему на шею веревку и подтащили к толстостволой березе.

Не помня себя ринулся к дядьке Алеша, взмахнул игрушечным чеканом и дико вскрикнул:

- Не троньте дядьку, не то...

Но в тот же миг сильная рука обезоружила мальчика. Детский чекан очутился в руках одного из разбойников; другой крепко стиснул в своих мощных руках плечи Алеши.

Напрасно рвался мальчик к Терентьичу. Могучие пальцы станичника, словно клещами, впивались в его плечи. Он видел, как его дядьку подвели под огромный сук, как закинули на сук веревку и как медленно стало подниматься на ней грузное тело старика.

- Алешенька, светик, храни тебя Господь! - успел только произнести несчастный, и в последних конвульсиях дрогнуло мертвое тело Игната.

Дикий крик пронесся по поляне и как подкошенная былинка упал на траву сомлевший князек. Он не видел продолжения ужасной расправы, не видел, как рядом с мертвым дядькой повисло на суку и тело Егора. Не видел, как, обшарив каптану, станичники с богатой добычей присоединились к костру, как один из них, по приказу озверевшего от боли в плече есаула, подошел к нему, Алеше, и занес над его головой тяжелый бердыш.

- Стой! - крикнул внезапно черноглазый молодой разбойник. - Стой, Ермила!.. Ей, Никита Евсеич, отдай мне его, - обратился он к своему жестокому соседу, указывая глазами на обмершего Алешу.

- Што, сердцем стал больно жалостлив, Матюша? Ровно девка красная, засмеялся есаул. - По всякой падали кручиниться - кручины не хватит. Не по-казацки это... А еще подъесаулом назначен! Вот так подъесаул! Над всякой дохлятиной плачется, ровно баба слезливая.

- Нет! Не моги ты меня унижать, есаул, - вскакивая со своего места и вытягиваясь, как струна, во весь свой стройный рост, ответил черноглазый, - сам ведаешь, какая баба из меня вышла. Небось, николи не дрогнула рука Мещерякова... колол и рубил с плеча врагов народных. Неведома сердцу жалость была, а ныне она заговорила. И стыдного ничего тут нет... Обмер парнишка, а ты его мертвого прикончить велишь. Нешто ладно это? Нешто на то и поднялась вольница казацкая, штоб с ребятами малыми воевать?.. Ну, про старичишку, ляд с им, ничего не скажу. Он в тебя палил, за то и поплатился. Око за око, зуб за зуб... Возница тож волком смотрел. Но этот малец ни в чем неповинен. Вот што: видал мою саблю турскую? Богатее и краше у самого атамана-батьки не сыщешь... Сам салтан, поди, не носил такой-то. Снял я ее у воеводы того, што изрубили мы летось с отрядом. Возьми ее у меня и носи на здоровье, а мне мальчонку за то отдай.

И быстро отцепив драгоценную саблю от пояса передал ее есаулу.

Замолк черноглазый и ярким взором вонзился в товарища, а у того зрачки так и загорелись. Турецкая сабля невиданной красоты давно пленяла его. Недолго колебался Никита Пан, - как звали раненого главаря шайки, - и ответил:

- Бери парнишку, Матвей, твой он... А за саблю турскую великое тебе, большое спасибо. Уж больно под душе она мне пришлась...

И чуть не впервые улыбнулись суровые глаза есаула, впиваясь восхищенным взором в дорогой подарок.

Черноглазый Мещеряков даже вспыхнул от удовольствия, вскочил на ноги, отошел от костра и, быстро приблизившись к лежащему на траве Алеше, бережно поднял его, взвалил на плечи и понес бесчувственного в чащу леса.