Василий Леонов - Работа над ошибками

Письмо должно было быть открытым. Ведь Александр Лукашенко обвинял меня публично – значит, и отвечать ему я должен публично. Во-первых, все обвинения, сформулированные им против меня, рассыпались. Во-вторых, обвинять без суда и следствия посаженного его сподручными за решетку человека в уголовных преступлениях, мягко говоря, не корректно, а точнее – подпадает под статью уголовного кодекса.

Я не просил пощады. Мне нечего было стыдиться, я ничего не сделал преступного. И этим письмом давал понять ему: я тебя не боюсь. Я знаю, что ты способен на подлый приговор, но просить пощады не собираюсь.

Я знал, что много людей запугано, обмануто им. Даже родственники спрашивали у моей жены: «А дзе ж грошы?» Многие воспринимали весь этот лукашенковский бред как истину: не может же президент опуститься до такого вранья. И я хотел попытаться донести до них правду, объяснить, что же произошло на самом деле. К письму сделал приписку: если вы, Александр Григорьевич, считаете себя порядочным человеком, вы прикажете отдать это письмо в печать.

Но то ли Александр Григорьевич сам не считает себя порядочным человеком, то ли просто не может позволить себе усомниться в собственной порядочности, но письмо в государственных изданиях не появилось. Я и не верил, что он распорядится напечатать письмо. Для этого нужно быть сильным человеком, а он – слабый и трусливый, как и все диктаторы. Не дождавшись ответа, выждав некоторое время, я пришел к выводу: у меня есть моральное право опубликовать письмо в независимой прессе…

Никакого ужесточения режима после публикации открытого письма на себе не почувствовал. Даже наоборот: конвойные стали относиться ко мне с большим уважением, и когда приезжал из прокуратуры, уже не держали по полчаса в «накопителе», где не было даже на что присесть. По-другому начали относиться и заключенные, выполнявшие в СИЗО обязанности обслуги. Помню один из них в душевой шепнул: «Только что здесь был Чигирь. Сильно подавлен… Нехорошо. Его надо поддерживать». Начальник «Володарки», полковник Олег Алкаев, во время одной из встреч попросил: «Василий Севастьянович, не занимайся ты больше из тюрьмы политикой!» Что можно было ему сказать? Только выйдя из тюрьмы, я понял его намеки-просьбы.

Обвинение в убийстве Евгения Миколуцкого на суде ни у меня, ни у Старовойтова не фигурировало. Видимо, Лукашенко бросил его продуманно, чтобы оправдать необходимость моего немедленного ареста. Более того, он знал, что у меня нет никакого повода как-либо относиться к Миколуцкому – ни хорошо, ни плохо. Мы с ним даже не были знакомы. Эту фамилию я впервые вычитал лишь в опубликованном указе о назначении главного могилевского контролера.

Впервые мы встретились с Миколуцким, когда президент взялся контролировать вступительные экзамены в ВУЗах. Меня послали в Горецкую сельхозакадемию. Приехал, собрал преподавателей, рассказал о президентских требованиях. Все понимающе улыбаются, кивают головами: конечно, будем честными, взяток брать не будем. Из актового зала гидрофака отправились в кабинет ректора. На выходе из зала стояли какие-то люди, я поздоровался со всеми сразу и прошел дальше. Уже в своем кабинете ректор Шершунов спросил: «Василий Севастьянович, а чего же вы не поздоровались с Миколуцким?» Я честно ответил: «А разве он там был? Мы с ним не знакомы». Судя по всему, Миколуцкий был этим крайне раздосадован, потому что позже его супруга на суде дала тот факт как свидетельство моей неблагосклонности к покойному: как же так, Леонов даже с ним не поздоровался! Поздоровался бы персонально, корона бы с головы не упала, если бы знал, кто это такой.

Столкнулись с ним незримо, когда Шейман запретил, скармливать шроты скоту. Миколуцкий тогда предпринимал попытки реально довести эти шроты до состояния навоза. Больше никаких взаимоотношений у нас не было. Но приблизительно за неделю до гибели Миколуцкого один авторитетный человек из Могилева, вместе со мной отдыхавший в Сочи, рассказал, что за то, чтобы пропустить на абсолютно законном основании железнодорожную цистерну спирта, произведенного из давальческого зерна на спиртзаводах Беларуси, люди Миколуцкого требуют с поставщиков зерна пятьдесят тысяч долларов – после того, как «Белгоспищепром» выпишет наряд на отгрузку спирта, после уплаты налога в бюджет. Чистой воды рэкет! Министерство и руководство концерна хорошо понимали: если здесь не будешь действовать честно и открыто, тебя просто убьют, – мы догадывались, какие именно силы стоят за этим спиртом в России. И вдруг могилевские и витебские контролеры требуют деньги, большие деньги, фактически взятки, чистый рэкет! Вице-президент концерна Рубец выписывает наряды, а совхозы готовый спирт не отгружают. Рубец зовет к себе директоров совхозов, а те: ничего сделать не можем, распоряжение знаете, кого, попробуй, не подчинись! Представитель фирмы, привезшей зерно, приходит к директору, получившему наряд, а тот посылает его к контролеру…

По-моему, введенный на, спирт оброк и был причиной гибели Миколуцкого. Узнав о ней в Сочи, подумал, что это вполне закономерный финал: убили его за то, что кто-то из ему подчиненных взял солидный куш за спирт. Ничего другого, за что могли покушаться на Миколуцкого, на Могилевщине в то время не было: ни шины, ни химические волокна никому просто не были нужны.

Черный бизнес на Могилевщине процветал давно. В октябре 1994 года Валерий Ткачев, оголтелый борец с коррупцией в правоохранительных органах, стал настаивать на встрече с Шейманом. Ткачев встречался с Лукашенко, когда тот был кандидатом в президенты, и Александр Григорьевич пообещал, что наведет порядок в могилевской милиции и КГБ. Я рассказал Шейману о Ткачеве, и тот согласился встретиться. Мы были втроем. Ткачев сказал прямо: хотите – дайте своего агента, хотите – дайте аппаратуру, и я вам запишу и докажу, что под прикрытием КГБ и в сопровождении машин ГАИ «левый» спирт разбавляется, разливается под водку и сопровождается из Климович в Могилев. Там на определенных базах разгружается и поставляется дальше, в том числе и в Россию.

Потом я узнал от Ткачева, что Шейман ничего не предпринял.

С Ткачевым мы были в хороших отношениях. Представил его мне зять, они работали вместе в плодовощхозе. Он мне понравился – умный, жизнерадостный, честный, обаятельный.

Когда я попросил генерала Кононовича порекомендовать надежного человека директору СП

Семенову, Кононович порекомендовал Ткачева и признал, что погорячился, выгнав в свое время его из КГБ.

В КГБ Ткачев занимался техническим обеспечением. По рассказам того же Кононовича, однажды на «Лавсане» сумел записать разговоры приехавших англичан, которые имели серьезный экономический интерес.