Карл Беккер - Мифы древнего мира

Под предлогом нападения на разбитых уже фокидян в их собственной области Филипп выступил из Фессалии и замышлял овладеть ключем к Греции — Фермопильским проходом. Но по настоянию оратора Демосфена афиняне заняли южный проход отрядом гоплитов из 5.000 человек и 400 всадников под командованием Навсикла. К ним присоединились еще 1.000 спартанцев и 2.000 ахеян. Даже со стороны фокидян явился под командованием Фаилла, брата Ономарха вспомогательный отряд, радушно принятый афинянами.

Филипп не отважился напасть на такое сильное войско и отступил обратно в Македонию. Афины с недоверчивостью следили за его действиями и было очевидно, что этот город сделается средоточием противодействия его честолюбивым замыслам. Задача Филиппа сделалась еще труднее с тех пор, как в Афинах выступил муж, который напомнил афинянам о старинном их призвании быть спасителями эллинской свободы, муж, разгадавший планы Филиппа и в своих речах постоянно доказывавший афинянам, что стремления царя направлены на уничтожение эллинской свободы и основание македонского владычества. Этот муж был Демосфен.

Демосфен происходил не из знатной афинской фамилии, как Кимон, Перикл, Фукидид и Алкивиад. Отец его был владельцем большой оружейной мастерской. Рано осиротев, Демосфен посвятил себя изучению красноречия в школе Исея. Впервые он выступил в судебном процессе против своих опекунов, захвативших имущество его отца. При произнесении своей первой речи в народном собрании Демосфен был освистан. Тогда его друг, актер Сатир, дал ему уроки дикции и мимики. С неутомимым прилежанием стал Демосфен изучать искусство красноречия. Имея короткое дыхание и слабый голос, он решил исправить эти недостатки. Часто ходил он на берег моря, туда, где сильнее всего бывал морской прибой, и старался заглушить его шум своим голосом. Народное собрание, перед которым он должен был выступить, представлялось ему морем, бушующим, бурным и волнующимся вокруг оратора. Чтобы в таких условиях достигнуть своей цели, нужно было обладать необычайной смелостью и мощным голосом. Поэтому Демосфен наполнял рот камешками и старался говорить чисто и ясно. Он также поднимался на крутые горы и там произносил громким голосом длинные речи, чтобы приучить себя как можно дольше не переводить дыхания. Наконец он переселился в подземелье, где, отказавшись от всякого общения с людьми, стал неутомимо изучать перед большим зеркалом различные положения и движения тела и лица. Плутарх рассказывает, что Демосфен даже обрил себе часть головы для того, чтобы лишить себя соблазна покинуть свое уединение, и провел несколько месяцев в своей подземной пещере в неутомимых занятиях и размышлениях об ораторском искусстве.

При исполнении обязанностей народного оратора Демосфен проявил ту же твердость, какую выказал при подготовке к этой должности. Так, в то время, когда один из его главных соперников, сторонник Македонии Демад часто появлялся перед народом в нетрезвом виде и говорил без подготовки, хотя и с большим искусством, Демосфен, напротив того, отличался строгой воздержанностью и, как некогда Перикл, всегда готовился к своим речам, про которые говорили даже, что они пахнут ночной лампой. Речи Демосфена отличались силой и убедительностью. Презирая всякое излишнее велеречие, он говорил только о сути дела. Предмет речи у него определялся ясно, мысли развивались остроумно, твердостью убеждения была проникнута вся речь, которая по свидетельству Дионисия Галикарнасского, была величественна и в то же время проста, серьезна и слушалась легко, сжата и плавна, приятна и убедительна.

При вступлении Демосфена на политическое поприще нравственное состояние народа было далеко не утешительно, все предвещало близкую катастрофу. «Афинские юноши проводили целые дни в домах флейтисток и гетер, пожилые люди предавались только игре в кости и подобным безнравственным занятиям. Для народа же гораздо важнее были общественные обеды и даровая раздача мяса, нежели заботы о государстве».

Фокион

Некоторые благородные граждане, с негодованием замечавшие, что управление всеми государственными делами отдано на произвол партий, а руководители народа стараются только потакать его страстям, отчаиваясь в возможности возрождения своего отечества, заботились лишь о сохранении в чистоте своих собственных добродетелей, а не об улучшении государственного управления. Хотя, люди эти и не содействовали умышленно планам Филиппа, как то делали подкупленные изменники Эвбул, Демад, Филократ, Стратокл и др., но они находили невозможным сопротивляться им и полагали, что завоевательная политика Филиппа не воспрепятствует свободному существованию их отечества.

Такого мнения держался и правдивый, но смотревший на все с идеальной точки зрения Фокион. Как человек, отличавшийся при всеобщей развращенности нравов строгой честностью и суровой нравственностью, он без сомнения заслуживает нашего внимания. «Никто, — говорит один древний писатель, — не видал, чтобы он когда-нибудь плакал или смеялся, и никто не встречал его в общественных банях — обычном месте сборища праздных афинян. В поле ходил он босиком и без плаща, когда же отступал от этого правила, то воины заключали, что холод должен быть очень силен. В народном собрании Фокион, известный своей безукоризненностью и благоразумием, был страшен для ораторов, ибо народ часто охотнее склонялся на его краткие решения, чем на длинные и искусные речи людей, подобных Демаду и Демосфену. Поэтому Демосфен, видя, как после произнесения им речи, против него выступает со своим кратким возражением Фокион, иногда говорил: „Вот идет палач моих речей“. Фокион верил,, что он окажет величайшую услугу своему отечеству, если всеми силами будет отстаивать мир. Когда же противники его восторжествовали, а он сам выбран был главным военачальником, то с готовностью принял возложенное на него государством поручение и со всевозможной осторожностью вел начатые против его желания предприятия. Действуя таким образом, он со славой предводительствовал в сорока пяти походах, ни разу сам на то не напрашиваясь.

Другие, подобно Исократу и его приверженцам, заботились о благе всей Греции. Они с величайшей горестью замечали повсюду одни лишь войны, кровопролития, смуты, с прискорбием видели, сколько терпели азиатские греки от варваров и греческих искателей приключений, — и Филипп являлся им в еще более привлекательном свете. В виду ослабления Афин и унижения Спарты, они только на Македонию и на Филиппа возлагали надежду спасти Грецию и получить возможность наказать Персию.