Олег Будницкий - Терроризм в Российской Империи. Краткий курс [калибрятина]

«Чтобы развить классовое самосознание трудового люда, – заключал Ефимов, – мы должны пропагандировать не “безмотивный террор”, не “швыряние бомб в анонимную толпу”, а классовую борьбу, борьбу на экономической почве за конкретно выставленные требования – за ясный, всем понятный идеал. Мы должны помнить, что индивидуальный террор не самое важное средство нашей борьбы, ибо он не в состоянии избавить нас от окружающего общества, а что он только облегчает нашу борьбу, очищает путь от препятствий…»

В этом же номере «Буревестника» можно было найти статью, трактующую терроризм с точки зрения этики.

Террористический акт, как «вытекающий из высших социально-моральных чувств», провозглашался «высшим моральным актом».

«Террористический акт, – пояснял автор статьи «Этика террора», – вытекает из чувства солидарности страданий всех против современного строя; он есть отклик чувствительной морально-утонченной души цельного индивида. Он есть самое широкое человеческое чувство ко всем страдающим, выливающееся в активную ненависть всяких тиранов. Любить недостаточно – нужно уметь еще ненавидеть, и ненависть зла, ненависть насилия, ненависть власти и всех ее защитников есть еще более социально полезное чувство, еще более моральное чувство, чем любовь» [118].

Критикуя тактику «безмотивного» террора, мелких экспроприаций, нередко перераставших в обычный бандитизм, анархисты-синдикалисты не отрицали терроризм как таковой; они по-другому видели его место в системе борьбы против существующего строя. Терроризм должен был способствовать успеху борьбы рабочего класса за свои интересы, включая профессиональные, служить задачам пропаганды. Теория не расходилась с практикой. В 1906 году в Одессе участники группы южнорусских анархистов-синдикалистов «Новый мир» в период забастовки портовых рабочих убили капитанов двух пароходов, а также взорвали океанское судно «Григорий Мерк». Синдикалисты приняли также участие в ограблении одесского отделения «Международного банка» [119].

Критика синдикалистами «безмотивного» террора ни в малейшей степени не повлияла на его адептов. «Бунтарь» в специальной теоретической статье разъяснял, что антибуржуазный террор (т. е., по сути, «безмотивный») есть высшая форма экономического террора. Если оружие террора будет направлено только против наиболее жестоких представителей господствующего класса, это может притупить классовое чувство: «разбивается вдребезги живая идея класса, принижается и душится живое чувство ненависти ко всему эксплуататорскому классу». Разумеется, для усвоения смысла террора необходимо, чтобы «душа двигалась и волновалась». Поэтому террор нуждается в «словесном истолковании» и в соответствующей пропагандистской подготовке. «Террор, – вдохновенно писал автор статьи, – предполагает за собой подъем человека, его перерождение, он акт творения нового человека» [120].

«Социология» и психология анархистского террора

Практически все анархистские течения признавали террористическую тактику и обосновывали ее тем или иным, нередко довольно сходным образом. Особенностью анархистских террористических теорий было то, что это были «идеи прямого действия». Как подметил И. Генкин, для психологии большинства анархистов было характерно «отсутствие расхождения между словом и делом»: если «кто-нибудь теоретически признавал террор и экспроприации, то он же сам практически и участвовал в их совершении, какой бы высокий “ранг” он ни занимал среди членов группы» [121].

На страницах чернознаменского «Бунтаря» декларировалось:

«Каждый анархист, чтобы быть целой (так в тексте. – О.Б.) красивой личностью, должен не только говорить о терроре, но и проводить террористические акты… каждый анархист должен уметь взяться за оружие и отстаивать свою и чужую свободу, защищаться и нападать» [122].

Бидбей (С. М. Романов), Н. В. Дивногорский, Стрига (В. Лапидус) и другие анархистские лидеры нового поколения сами шли на самые рискованные, смертельно опасные предприятия; для многих из них это закончилось гибелью на эшафоте, в тюрьме или от взрывов самодельных бомб. Именно тяга к непосредственному действию, революционный темперамент определяли приход к анархизму немалого числа революционеров, поначалу примыкавших к социал-демократам или эсерам. Бидбей побывал социал-демократом. Лапидус тоже начинал революционную деятельность как социал-демократ, однако «мирный характер и отсутствие боевизма в его практике действовали на него удручающе». Лапидус организовал группу «чистых социалистов», а затем стал анархистом [123]. Как социал-демократы начинали свою революционную карьеру Гроссман-Рощин и К. М. Эрделевский, участник теракта у кафе Либмана. Эрделевский оказал вооруженное сопротивление при аресте и ранил при этом четырех человек. Он симулировал сумасшествие; после дерзкого побега из психиатрической больницы уехал в Швейцарию и стал лидером женевской группы «Бунтарь». В 1908 году погиб при вооруженном сопротивлении в Виннице.

Это были не «отдельные» случаи. 190 из 300 анархистов из числа бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев начинали свою революционную борьбу в других партиях или же, напротив, примкнули впоследствии к таковым, отойдя от анархизма [124]. Для периода 1905–1907 годов, несомненно, более характерным было движение в сторону анархизма, нежели от него. В начале 1905 года в местах активной деятельности анархистов, в особенности в черте еврейской оседлости, некоторые социал-демократические, бундовские и эсеровские организации стали распадаться, а в мае 1905 года к анархистам перешла почти вся эсеровская организация Белостока, центра российского анархизма в Западных губерниях.

Многие анархисты отличались особым складом характера, реактивными реакциями на те или иные обстоятельства, едва ли не врожденным бунтовским духом.

Иосиф Генкин, перевидавший на своем долгом тюремном веку множество анархистов и оставивший очень живые характеристики известных деятелей движения, писал, что Битбеев (Бидбей) нравился ему всегдашней готовностью «первым начать бунт против тюремного начальства и поддержать малейший (безразлично, по какому поводу и какой важности) протест против прижимок и репрессий» [125].

Николай Дивногорский (Ростовцев, Толстой), «человек подвижной и непоседливый, имел характер непосредственный, темперамент сугубо-сангвинический». Будучи еще толстовцем (отсюда одна из его кличек), возмущенный положением рабочих на фабрике, где он работал табельщиком, чтобы распространять толстовское учение, Дивногорский стал их подбивать сжечь фабричные помещения, стихийно придя к идее «фабричного террора». В другой раз Дивногорский, не таясь, накопал картошки на огороде какого-то помещика и стал ее печь на костре. Помещик, очевидно, взглядов Толстого не придерживался, и пойманного с поличным Дивногорского побили. В ту же ночь Дивногорский поджег усадьбу помещика. Так что к моменту издания им прокламаций с призывами к фабричному и аграрному террору, которые он разбрасывал из окна железнодорожного вагона, Дивногорский уже имел собственный практический опыт в этом деле.