Дмитрий Галковский - Николай Ленин. Сто лет после революции. 2331 отрывок из произведений и писем с комментариями [publisher: SelfPub]

Припутывают имя какой-то Суменсон, с которой мы не только никогда дел не имели, но которой никогда и в глаза по видели. Впутывают коммерческие дела Фюрстенберга и Козловского, не приводя ни одного факта, в чём же именно, где, когда, как, коммерция была прикрытием шпионства. А мы не только никогда ни прямого, ни косвенного участия в коммерческих делах не принимали, но и вообще ни копейки денег ни от одного из названных товарищей ни на себя лично, ни на партию не получали. <���…> О буржуазией прессе мы не говорим. Разумеется, Милюков столько же верит в наше шпионство или в получение нами немецких денег, сколько Марков и Замысловский верили в то, что евреи пьют детскую кровь. Но Милюков и Ко знают, что делают.

(Письмо в редакцию «Новой жизни», 24 июля)

1118

Дурачки эсеровской и меньшевистской партии ликовали, купаясь самовлюблённо в лучах министерской славы их вождей.

(«Уроки революции», июль)

1119

Церетели типичнейший представитель тупого, запуганного филистерства.

(То же)

1120

И Джунковский и РОДЗЯНКО не позже 7 мая 1914 г. УЗНАЛИ, что Лжемалиновский провокатор. Ни один из этих деятелей НЕ ПРЕДУПРЕДИЛ представленные в Думе политические партии и в первую очередь большевиков о провокаторе в их среде!! Разве это не преступление?

(«Под суд Родзянку и Джунковского за укрывательство провокатора!», 30 июля)

1121

Прорыв на фронте внутренней войны состоял в том, что буржуазия облила своих классовых врагов, большевиков, морями вони и клеветы, проявив в этом гнуснейшем и грязнейшем деле оклеветания политических противников неслыханное упорство.

(«Благодарность князю Г. Е. Львову», 1 августа)

1122

В газетах от 22 июля напечатано сообщение «от прокурора Петроградской судебной палаты» о расследовании событий 3−5 июля и о привлечении к суду, за измену и за организацию вооружённого восстания, меня вместе с рядом других большевиков. <���…> Я уехал из Петрограда по болезни в четверг 29 июня и вернулся только во вторник 4 июля утром. Но само собою разумеется, что за все решительно шаги и меры как Центрального Комитета нашей партии, так и вообще нашей партии в целом я беру на себя полную и безусловную ответственность. На мое отсутствие мне необходимо было указать, чтобы объяснить мою неосведомлённость насчёт некоторых деталей и мою ссылку, главным образом, на появившиеся в печати документы. <���…>

Напечатан ещё более важный документ, именно текст воззвания, подписанного ЦК нашей партии и составленного 3 июля ночью. Это воззвание было составлено и сдано в набор уже ПОСЛЕ того, как движение, вопреки нашим усилиям сдержать или, вернее, регулировать его, перелилось через край, – после того, как выступление уже стало фактом.

Вся безмерная низость и подлость, всё вероломство церетелевского прокурора проявляется именно в ОБХОДЕ им вопроса о том, когда именно, в какой день и час, до большевистского воззвания или после него, выступление НАЧАЛОСЬ.

В тексте же этого воззвания говорится о необходимости придать движению МИРНЫЙ и ОРГАНИЗОВАННЫЙ характер!

Можно ли себе представить более смехотворное обвинение в «организации вооружённого восстания», как обвинение организации, в ночь на 4-ое, т. е. в ночь перед решающим днем, выпустившей воззвание о «мирном и организованном выступлении»? <���…>

Далее. Прокурор умалчивает о том, что Бронштейн и Апфельбаум в РЯДЕ речей к рабочим и солдатам, подходившим к Таврическому дворцу 4-го июля, призывали их РАЗОЙТИСЬ после того, как они уже продемонстрировали свою волю. <���…>

Кстати. Я лично, вследствие болезни, сказал только одну речь 4-го июля, с балкона дома Кшесинской. Прокурор упоминает её, пробует изложить её содержание, но не только не называет свидетелей, а опять умалчивает о свидетельских показаниях, данных в печати! Я далеко не обладал возможностью иметь полные комплекты газет, но все же видел два показания в печати: 1) в большевистском «Пролетарском Деле» (Кронштадт) и 2) в меньшевистской, министерской «Рабочей Газете». Почему бы этими документами и гласным обращением к населению не проверить содержания моей речи?

Её содержание состояло в следующем: (1) извинение, что по случаю болезни я ограничиваюсь несколькими словами; (2) привет революционным кронштадтцам от имени питерских рабочих; (3) выражение уверенности, что наш лозунг «вся власть Советам» должен победить и победит несмотря на все зигзаги исторического пути; (4) призыв к выдержке, стойкости и бдительности». <���…>

До какой степени глупа сказка прокурора об «организации вооружённого восстания», видно из следующего: никто не оспаривает, что 4-го июля из находящихся на улицах Петрограда вооружённых солдат и матросов огромное большинство было на стороне нашей партии. Она имела полную возможность приступить к смещению и аресту сотен начальствующих лиц, к занятию десятков казённых и правительственных зданий и учреждений и т. п. Ничего подобного сделано не было. Только люди, которые так запутались, что повторяют все небылицы, распространяемые контрреволюционными кадетами, способны не видеть смехотворной нелепости утверждения, будто 3 или 4-го июля имела место «организация вооруженного восстания».

1123

Штейнберг – член эмигрантского комитета в Стокгольме. Я первый раз видел его в Стокгольме. Штейнберг около 20 апреля или попозже приезжал в Питер и, помнится, хлопотал о субсидии эмигрантскому обществу. Проверить это прокурору совсем легко, если бы было желание проверить.

Прокурор играет на том, что Гельфанд связан с Фюрстенбергом, а Фюрстенберг связан с Лениным! До это прямо мошеннический приём, ибо все знают, что у Фюрстенберга были денежные дела с Гельфандом, а у нас с Фюрстенбергом никаких. Фюрстенберг, как торговец, служил у Гельфанда или торговал вместе. Но целый ряд русских эмигрантов, назвавших себя в печати, служили в предприятиях и учреждениях Гельфанда.

Прокурор играет на том, что коммерческая переписка могла прикрывать сношения шпионского характера. Интересно, скольких членов партии к.-д., меньшевиков и эсеров пришлось бы обвинить по этому великолепному рецепту за коммерческую переписку!

Но если прокурор имеет в руках ряд телеграмм Фюрстенберга к Суменсон (эти телеграммы уже напечатаны), если прокурор знает, в каком банке, сколько и когда было денег у Суменсон (а прокурор печатает пару цифр этого рода), то отчего бы прокурору не привлечь к участию в следствии 2−3 конторских или торговых служащих? Ведь они бы в 3 дня дали ему ПОЛНУЮ выписку из всех торговых книг и из книг банков?

Едва ли в чём ещё так наглядно обнаружился характер этого «дела Бейлиса», как в том, что прокурор приводит лишь отрывочные цифры: Суменсон за полгода сняла со своего текущего счета 750 000 руб., у неё осталось 180 000 руб.!! Если уже печатать цифры, отчего же не печатать полностью: когда именно, от кого именно Суменсон получала деньги «за полгода» и кому платила? Когда именно и какие именно партии товара получались?