Иван Саблин - Дальневосточная республика. От идеи до ликвидации

Именно это [возвращение в империю] однажды случится с Дальневосточной республикой. Ее жители считают себя русскими; многие из них и правда являются русскими, а большинство остальных – монголы, которые с такой же гордостью называют себя русскими, как две тысячи лет назад длинноволосые галлы называли себя римлянами [952].

Успех советского правительства на Генуэзской конференции, воплотившийся в Рапалльском мирном договоре с Германией (16 апреля 1922 года), позволил ДВР занять менее уступчивую позицию на возобновившейся Дайренской конференции. Федор Николаевич Петров и Юлиан Юзефович Мархлевский сообщили 15 апреля 1922 года, что они решили прекратить переговоры и отвергнуть японские требования, поскольку Япония так и не представила сроки вывода войск. Формально, впрочем, переговоры были прерваны 16 апреля 1922 года по японской инициативе, что ДальТА посчитало результатом преобладания в Токио армейской партии. В сообщении агентства не обошлось и без оборонческого национализма: ДальТА утверждало, что японская политика нацелена на «полную оккупацию русских дальневосточных территорий». Янсон сообщал в Москву, что японская партия торговли и большинство японских газет возражали против прекращения Дайренской конференции. При помощи Василия Григорьевича Антонова, неофициального представителя ДВР в Токио, работавшего на ДальТА, читинское руководство, стремившееся изолировать армейскую партию, смогло выйти на японские газеты. Мархлевский отправился в Пекин для того, чтобы провести антияпонскую кампанию там, а читинское правительство отправило подробную информацию в США. Американская пресса поддержала Читу. В самой ДВР кампания против японской интервенции, превращающейся в аннексию, должна была стать «революционно-патриотической» и нацеленной на все слои общества, в том числе и буржуазию. Вместе с тем Янсон не исключал возможность возобновления переговоров между Читой и Токио [953].

Но использование национально-оборонческих лозунгов не мешало большевикам продолжать транснациональную пропаганду в Восточной Азии. Впрочем, она была поставлена в зависимость от отношений с Японией и от советской внешней политики в целом. Когда еще было неясно, будет ли какая-либо большевистская делегация приглашена на Вашингтонскую конференцию, Дальневосточный секретариат ИККИ под руководством Бориса Захаровича Шумяцкого предложил организовать «2-ю тихоокеанскую конференцию» – Съезд народов Дальнего Востока, который прошел бы в ноябре 1921 года в Иркутске. Но мероприятие, оставшееся в истории как Первый съезд революционных организаций Дальнего Востока (21 января – 2 февраля 1922 года), было перенесено в Европейскую Россию – Москву и Петроград, что усилило его связь с внешней политикой РСФСР. В съезде приняли участие делегаты из Кореи, Китая, Монголии и Японии. Поскольку Коминтерн стремился возглавить националистические движения Восточной Азии, в числе делегатов были не только социалисты, но и умеренные националисты, например Ким Гюсик и Ё Унхён, входившие в состав самой многочисленной корейской делегации (всего насчитывавшей 54 человека), и представители Гоминьдана [954].

Но Коминтерн оказался не способен объединить даже корейских социалистов, и корейская делегация раскололась. В марте 1922 года Президиум Исполкома Коминтерна назначил Объединенный временный ЦК ККП (Корейской коммунистической партии) из членов Иркутской и Шанхайской групп. 23 апреля 1922 года, после прекращения Дайренской конференции, Объединенный ЦК ККП перебрался в Читу, а отряды корейских партизан должны были вернуться из Иркутска на Дальний Восток. Против этого возвращения в мае 1922 года выступило Дальбюро, вероятно, из-за опасений, что присутствие корейских партизан на Дальнем Востоке приведет к конфликтной ситуации, как это уже было в 1921 году. На совместном заседании с Нам Ман Чхуном и другими корейскими коммунистами Дальбюро заявило о нейтральной позиции в корейском расколе, но Кубяк и Павел Петрович Постышев поддержали умеренную Шанхайскую группу. Это сыграло свою роль в провале новой попытки примирить корейских коммунистов, предпринятой на съезде в Верхнеудинске (19–28 октября 1922 г.): Иркутская группа покинула съезд [955]. Нам Ман Чхун докладывал в Исполком Коминтерна, что главной причиной раскола стал национализм многих корейских коммунистов из Шанхайской группы. Но Кубяк и другие дальневосточные русские большевики продолжали поддерживать корейских националистов, а не левых радикалов [956], что отражало преобладание большевиков-«националистов» в самой ДВР.

В этом проявилось отличие Читы от Москвы, где по-прежнему были сильны позиции большевиков-«транснационалистов». В мае 1922 года Политбюро поддержало инициативу Льва Давидовича Троцкого о ведении революционной пропаганды среди японских солдат в ДВР [957]. В июне 1922 года в Чите Дальбюро провело консультации с Григорием Наумовичем Войтинским и Катаямой Сэном, возглавившим новый центр пропаганды. В июле 1922 года была создана Коммунистическая партия Японии. Ожидалось, что эти действия укрепят транснациональную политику большевиков. Но ДВР по-прежнему действовала против радикального транснационализма: Блюхер отказался перевозить китайских партизан (которых он назвал хунхузами) через ДВР или зону отчуждения КВЖД в Кяхту (рядом с Троицкосавском) и Синьцзян [958].

Читинское правительство ожидало возобновления переговоров с Японией и не желало быть частью транснациональной политики Коминтерна. В конце мая 1922 года Мацудаира Цунео, получивший должность директора Российского отдела Министерства иностранных дел Японии, сообщил Антонову о возможности новой российско-японской конференции. Торговая партия и лидеры рабочего движения обвиняли армейскую партию в отступничестве от национальных интересов Японии. Торговая партия предупреждала, что односторонняя политика углубит и без того серьезный финансовый кризис, и требовала подписания торгового договора с Россией. Краеугольным камнем новой политики, основанной на торгово-промышленных интересах, должны были стать вывод войск из Сибири и меры против влияния США в Китае и Сибири. Партия армии потерпела поражение: 12 июня 1922 года был сформирован новый кабинет министров под председательством Като Томосабуро из партии флота, противника континентальной экспансии. 24 июня 1922 года кабинет официально заявил, что к концу октября 1922 года японские войска покинут Приморскую область [959].

Политбюро поддержало проведение новых переговоров с Японией, и 1 июня 1922 года Сталин сообщил Дальбюро, что во главе делегации встанет московский представитель Иоффе, один из главных большевистских дипломатов. Мархлевского, который предлагал организовать бойкот японских кораблей в Европе и США и вести переговоры между ДВР и Японией без участия Советской России, отозвали в Москву. Поскольку Генуэзская конференция признала приоритет Советской России в деле защиты союзных республик в соответствии с договором от 22 февраля 1922 года, Иоффе должен был выступать с националистических позиций. Но в Москве не было единства по вопросу о том, нужно ли отказаться от транснационализма в японских делах. 9 июня 1922 года Иоффе спросил, следует ли в переговорах говорить от лица «СССР» (еще официально не созданного) или «российского правительства». Хотя Иоффе намеревался потребовать вывода японских войск со всего российского Дальнего Востока, в том числе и Северного Сахалина, он оставался «транснационалистом» и предлагал использовать переговоры в агитационных целях, указывая на «предреволюционный» период в Японии. Хотя Политбюро поддержало большинство предложений Иоффе, оно приказало ему воздержаться от агитации. Это решение было принято по инициативе Карахана, объяснившего свою точку зрения с националистической перспективы: японские коммунисты могут быть шпионами, поэтому большевикам не следует им доверять [960].