Дмитрий Мачинский - Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 1

Далее, рассматривая этнокарту Птолемея, Д. А. Мачинский обращал внимание на этноним «ставаны». Они должны были бы размещаться в Полесье, где после 40–70-х годов I века, когда прекратилась зарубинецкая культура, не выявлено пока никаких памятников вплоть до появления здесь в VI веке славянских древностей типа Корчак. На это «белое пятно», на зону «археологической трудноуловимости» и уповал Д. А. Мачинский, надеясь, что со временем здесь могут быть обнаружены и соответствующие ставанам древности II века. «Белое пятно» не ограничивается Полесьем. По сути дела, оно охватывает обширные пространства к востоку от Западного Буга, ту зону «обоюдного страха», отделяющую германцев от сарматов, на которую также указывал Тацит. Подобные «белые пятна» на карте, по мысли Д. А. Мачинского, могли быть и своеобразным археологическим отражением зон военной активности предков славян до их выхода в Подунавье. Тут мысль Д. А. Мачинского пересекается с соображениями К. Годловского, продемонстрировавшего такие зоны на конкретных материалах славянского расселения в Центральной Европе.

В этих же работах и в ряде последующих (Мачинский 1981; 1981б; 1982) Д. А. Мачинский обращается к конкретным событиям VI–VII веков на Дунае, к «дунайскому эпизоду» истории славянства. Лишь во время этого эпизода и после него, вынужденные отходить обратно под давлением «волохов», в которых Д. А. Мачинский видел византийскую армию, славяне обретают, вероятно, свое этническое самосознание. Именно этот эпизод, овеянный героикой, объясняет популярность мотива Дуная в славянском фольклоре (Мачинский 1981б).

Вполне естественным для Д. А. Мачинского, одного из главных создателей «лесной гипотезы» славянского этногенеза, было обращение к последующим этапам начальной славянской истории в северной части восточнославянского ареала. Северная Русь, первичное ядро Новгородской (а в дальнейшем развитии также Псковской и Ростово-Суздальской) земли, зона этноязыкового контакта «словенильменских» и «кривичей» (степень различного отношения обеих этих групп к «праславянскому» или «балтославянскому» истоку — предмет особых изысканий Д. А. Мачинского), с финнами и скандинавами, арена первого появления «руси» начальных летописных и близких им по времени иноземных свидетельств (Славяне и скандинавы… 1986; Константин Багрянородный 1989: 25–55, 293–307), происхождение и природа самого первичного названия «русь» — этносоциума, становящегося названием государства (Русская земля) и страны (Русь), — предмет последних по времени исследований, чрезвычайно плодотворных и перспективных по результатам постановки проблем работ, логично завершающих обширную панораму отечественной предыстории в трудах Д. А. Мачинского.

Пурификационно-синтезирующий подход к анализу и объединению археологических, письменных и прочих данных, развивающий в очерченной проблематике принципы И. И. Ляпушкина (Ляпушкин 1968: 5–27), позволил Д. А. Мачинскому убедительно обосновать тезис о времени появления словен в Приильменье (не позднее рубежа VII–VIII веков), очертить первичную «племенную территорию» и при этом конкретно сбалансировать возможное соотношение славянского, скандинавского и иных компонентов в «культуре сопок», наиболее репрезентативной для Новгородской земли середины VIII — начала XI века (Мачинский 1981; 1982; 1984а; 1986; Мачинский, Мачинская 1988). Ранние сопки Нижнего Поволховья, прежде всего — Старой Ладоги, с ощутимым доминированием скандинавской традиции исследователь соотносит с начальными этапами становления восточноевропейской «руси» как особого, динамичного и сложного этносоциального организма, того «дружинно-торгового» слоя, где воинственная мобильность, тороватая активность, жажда «добычи и славы» объединяли скандинавских викингов и словенских «изгоев» (те и другие по-своему резко рвали с племенными порядками и родовыми гарантиями), порождая новую общность, в которой выходцы «от рода варяжьска» клялись именами и силою славянских Перуна и Велеса. Территория, контакты, пути и центры этой «варяжской руси в свете исследований Д. А. Мачинского выступают со все большей рельефностью и подробностью» (Мачинский 1984а; 1984б; 1986; Булкин, Мачинский 1985).

В единое целое складываются блистательные этюды и наблюдения о структуре, функциях, топографии, семантике первичных «очагов руси», будь то дискутируемые со времен публикаций А. Я. Гаркави «три центра Руси» (включая таинственную «Арсу» — Ростов?), или Новгород с холмом Славно, Холопьим городком и Рюриковым городищем, или Изборск в соотношении со Псковом; однако особое и даже центральное место в ряду архаических «стольных городов» (протогородов) Северной Руси занимает Старая Ладога, в концептуальных разработках Д. А. Мачинского приобретающая все более характер общеевропейской доминанты для понимания процессов VIII–IX веков (Мачинский, Кузьмин, Мачинская 1986; Давидан, Мачинская, Мачинский 1985; Мачинский, Мачинская 1988).

«Русь VIII века» — так следовало бы, вероятно, обозначить принципиально новую тему, сама возможность которой полностью основана на освоении археологических данных (дендрошкала Ладоги и связанные с нею комплексы), впервые в русской раннеисторической тематике превалирующих над письменными. «Долетописная Русь» — одно из несомненных открытий Д. А. Мачинского, и в Ладоге он видит столицу этой Руси (так как в 862–864 годах Ладога выступает, бесспорно, столицей Руси Рюрика).

Динамика формирования этнокультурного состава населения Ладоги, особенно в 750–840 годах, и диапазон ее связей от Фрисландии до Хазарии, прослеживание импульсов от Беломорья до Подунавья позволяют исследователю именно в Ладоге — Альдейгью скандинавских саг — видеть столицу «хаканаросов», направивших в 838 году послов («свеонов» — шведов) к византийскому, а затем и к франкскому императорам (Мачинский 1982: 20–24; 1986: 27–29; Мачинский, Мачинская 1988: 47–48). Если эта гипотеза получит дополнительные подтверждения, то именно Северная Русь может встать в ряд первых по времени образования раннесредневековых государств Европы, наряду с Франкской империей на западе и Хазарским каганатом на востоке. Можно считать бесспорно установленным уже для второй половины VIII — первой трети IX века стабильный характер восточноевропейских коммуникаций Ладоги, использование развитой системы водных трасс (включая Дон, речные притоки Двинско-Днепровского междуречья, системы Нерли — Клязьмы и др.), континентальный — притом охватывающий огромные просторы славянского мира — размах связей. Социополитический организм с такими характеристиками мог располагать иерархией центров, и нельзя исключать, что «хаканрусов» в 830-х годах — это, допустим, летописный Дир, связанный в таком случае с Киевом (Лебедев 1985: 196; Кирпичников, Дубов, Лебедев 1986: 189–190). Однако бесспорно, где бы ни искать столицу «дорюрикова каганата русов», это раннегосударственное образование воздействовало на всю Восточную Европу; каркас его выразительно очерчивают «ладожские связи», реконструированные в работах Д. А. Мачинского (Мачинский, Мачинская 1988: 53, рис. 2); неоспорима и решающая роль Ладоги, связанных с нею земель и этносов в становлении этой Начальной Руси.