Федор Плевако - И печенеги терзали Россию, и половцы. Лучшие речи великого адвоката

Да если бы обвинение желало серьезно убедиться, получал ли Александр Новохацкий деньги из Приказа, оно бы предложило следователю навести справку. Но оно само отвернулось от возможности раскрыть истину и решается здесь обвинять в бездоказательном проступке.

Деньги эти никогда Александр Новохацкий не брал, так он утверждает – и это правда, потому что обвинение не возражает тем, чем возразить (если бы могло) обязано: безусловным доказательством, справкой из Приказа, справкой, которая всегда к услугам прокуратуры и которая положила бы конец всяким слухам.

Желание, разделяемое и матерью, спасти сестру от несчастного брака – братский долг, а не тирания или стеснение. Пока существует закон, что воля родителей имеет значение при совершении брака, пока существует в обычаях нашей земли обязанность родителей и старших заботиться об устройстве счастья члена семьи, пока дорожат благословением и волею матери при вступлении в брак, до тех пор обвинение не смеет упрекать семью за ее вмешательство в супружеский вопрос Марьи Новохацкой.

Вычеркните статью из Свода, вырвите обычай из правовых убеждений страны, тогда ставьте в вину им их заботу, а пока – братья, везущие больную сестру на излечение, мать, желающая счастья дочери и препятствующая безумному браку, не злодеи, и подсудимым место не здесь, а там, среди добрых сограждан, в стороне от сплетников…

Второе дело важнее первого. Из семейной ссоры создано преступление ужасное. Этой ссоры, перешедшей в потасовку, я не отвергаю.

Но во что обратило ее тяготеющее над Новохацкими предубеждение?

Говорят, что они вымогали у брата арендный контракт, побоями и истязаниями насилуя его волю. По закону такое деяние приравнивается к грабежу. Неужели же было место и повод к такому злодейству?

Константин Новохацкий, предполагаемый потерпевший, – младший брат в семье. Это – личность характерная: он и теперь едва умеет говорить; с детства он был недаровит, наука не далась ему. Рядом с простоватостью, по свидетельству матери и сестер, у него развилась страсть к воровству: он брал мелочь у своих, брал и у чужих (вспомните бритвы Бескровного, кажется – отца следователя).

Вот, наконец, он стащил у матери 800 руб. Правда, он уверяет, что стащил потому, что считал ее должной ему эту сумму за раздел, но он не отвергает, что взял тайно.

Обвинитель ставит в вину Новохацким, что они заставили брата сознаться в похищении, и отстаивает право Константина Новохацкого на эти деньги.

Но обвинению менее всего уместно возводить проступок в право.

Не разделяя такого учения, Новохацкие оскорбились. Досадно иметь дело с похитителем, еще досаднее, когда это – свой человек, брат. Сознание, что он порочит семью, бесчестит фамилию – раздражает.

Под таким чувством братья преследуют Константина. Для разбоя в чужом доме ловить своего брата Новохацкие не стали бы. Константин жил у Александра Новохацкого десять лет в его доме: вот где ловко и тайно могли они, если хотели бы, обобрать брата; но у него там ничего не взято, а только ему давались бесплатно и квартира и стол.

Драка случилась на глазах всех. Разбой, как всякое преступление, ищет тайны. О разбое ограбленный заявил бы, а об этой ссоре Константин ничего не заявлял, и она сделалась предметом дела только тогда, когда Константин показывал как свидетель по делу сестры. Тогда следователь открыл особое производство, и в протоколе его из уст Константина полилось тяжелое обвинение в разбое.

Здесь мы слыхали его братски мягкое, хотя едва понятное, слово. Ничего похожего на его речь в предварительном следствии, ничего схожего с тем, что там записано, нет.

Скажут, что здесь он говорил ложь, у Бескровного говорил правду.

Господа! Константин, – вы сами видели, – малоумная личность. Умных лжесвидетелей изобличает перекрестный допрос, с ним ли не сладили бы, если он говорит неправду?

Сам закон говорит, что судебное следствие есть проверка предварительного, сам закон допускает увлечение, пристрастие, ошибку, неправду в предварительном следствии… Протоколы Бескровного оправдывают соображения законодателя. Семейная ссора, обыденный грех многих семейств, возведена в разбой! Зачем арендный контракт, когда еще старый не кончился? Какая громадная выгода – вместо 1 руб. за десятину заплатить по 75 коп., где всего 800 десятин?! Ведь это 200 руб. в год! Из-за этого-то станут насиловать побоями брата в присутствии нескольких лиц?

Где доказательства, что подобный контракт писался, когда потерпевший не утверждает этого, а говорит, что его звали к матери, чтобы там написать контракт. Между тем сами подсудимые говорят другое: они говорят, что с него требовалась расписка, что он дозволяет, в случае повторения кражи, подвергнуть его мерам домашнего исправления.

Им не верят и ссылаются на то, что во время драки Вейгнер кричал, что у него в доме разбой.

Да кто из нас не слыхивал, что в обыденной жизни буяна обзывают разбойником, потасовку обзывают разбоем?!

Слабо обвинение, если ищет в случайно сорвавшемся во время драки слове юридического определения события! Одностороння и ложна привычка всякий приписываемый подсудимому факт истолковывать самыми худшими для него предположениями. Драка возводится в насилие, клочок бумаги – в невыгодный контракт, ссора – в принуждение к выдаче обязательства. С такой логикой всякого покупающего нож надо считать за приготовляющегося к убийству, всякого гуляющего ночью с фонарем – за поджигателя.

Мне кажется, что человечество не заслужило такого приема… Только те, кто потерял веру в нравственную природу людей, те, кто, не проповедуя материализма как догмы, на самом деле, в действительной жизни, заражены практическими выводами этого учения и между природой бешеного зверя и природой человека не видят разницы, – только такие люди приписывают человеку все самое дурное, самое зверское и не могут подобрать других мотивов для наших действий, кроме неразборчивого на средства эгоизма и захвата чужого, не разбирая пути и прав своей жертвы. Только при этом пессимизме, при этом человекоунижении понятно то мнение, которое мы здесь слыхали при обсуждении действий Новохацких.

Здесь, указав вам, что Александр Новохацкий проехал Москвой, когда в больнице лежала его сестра, и не навестил ее, говорили, что этим одним доказывается жестокость брата с сестрой.

Вы слыхали, когда и зачем он проезжал Москвой? В Петербурге разрешалось бракоразводное дело Александра Новохацкого, исход которого был ему важен. Не он нарушил брачную верность, не его обрекали на безбрачие. Нет, ему готовилась свобода от нарушенных брачных уз, а эту свободу он искал для того, чтобы отдать ее той девушке, которую любил, которая ждала его здесь, чтобы сделаться его женой.