Майкл Манн - Темная сторона демократии. Объяснение этнических чисток

КИТАЙ

Китайские коммунисты пришли к власти не сразу. 20 лет в Китае шла гражданская война, осложненная японской агрессией. Иногда внутренние обстоятельства вынуждали коммунистов к компромиссам с политическими и классовыми противниками, потом их сменяли массовые репрессии и попытки социальных трансформаций. Выбитые из городов, коммунисты возглавили крестьянское движение. В той же роли они выступали и в период Второй мировой войны, когда партия возглавила национальное движение сопротивления против японских агрессоров. Это была партия военного образца с исключительной дисциплиной и единством; лидерство Мао было неоспоримым: именно он разработал и осуществил победоносную стратегию войны.

После победы Коммунистическая партия Китая (КПК) незамедлительно обезглавила Гоминьдан 79, разделалась с японцами и коллаборантами, провела земельную реформу. Сельское население делилось на крупных землевладельцев и три категории крестьян: богатых, середняков и бедняков – по сути, батраков, лишенных земли. Аграрная революция опустила помещиков и богатых крестьян до уровня середняков: у них были отобраны излишки земли, скота, инвентаря, все это было распределено среди беднейших крестьян и батрачества. Партийные комитеты и сельские общины находились под контролем бедноты. У КПК была массовая поддержка в тех районах, которые контролировали коммунисты. Земельная реформа наполовину осуществилась и могла быть доведена до конца. Но, не успев набрать силы, аграрная революция столкнулась с большими трудностями.

Студенты-добровольцы и другие партийные активисты пришли на помощь деревне, но их было мало, на десяток-другой приходилась целая провинция, где они столкнулись с косным многовековым укладом крестьянской жизни, где непререкаемым авторитетом был помещик со своими послушными креатурами. Эти патрон-клиентские отношения веками цементировали крестьянскую общину. И даже беднота, находясь по уши в долгах у помещика, не спешила принимать чью-либо сторону. Крестьяне на своей шкуре знали, что такое гражданская война и чем она может закончиться. А вдруг вернется Гоминьдан, или японцы, или местные вооруженные головорезы? Один безземельный крестьянин так описал ситуацию двум молодым интеллигентным горожанам (один был театральным сценаристом, другой – комическим актером), которые распределяли землю в одной деревне близ Шанхая: « Если я высуну голову, а дела пойдут не так, как вы мне обещаете, то я останусь без головы ». Он снял рубашку и показал спину с рубцами от плетей – память от помещика Чи. Другой пожилой крестьянин сказал: « К нам приходили разные люди, похожие на вас... Это были хорошие люди... Но потом появлялся помещик со своими бандитами... появлялись до зубов вооруженные солдаты... Помещик судил нас своим судом, и нас убивали, как мух » (Chen, 1980: 97-98). В Фаншене народная милиция водила по селу осла, принадлежавшего помещику, и уговаривала всех взять его в свое хозяйство. Никто не согласился – люди боялись (Hinton, 1966: 124).

Партийные активисты стремились претворить в жизнь революционную теорию. Экспроприировать собственность помещиков, отобрать у богатых крестьян часть земли, убедить середняков, что им ничего плохого не грозит, распределить земельные излишки среди бедноты, уговорить их вступить в народную милицию и взять власть в свои руки. А затем показать силу этой власти тем, кто и сопротивляться не будет. Помещика средней руки легко было «убедить» вернуть крестьянам «эксплуататорскую ренту», которую он выжимал из них годами. Даже сам факт таких переговоров разрушал традиционные отношения между землевладельцем и арендатором. А еще можно было собрать толпу крестьян и провести инвентаризацию помещичьей собственности. Бойцы крестьянской армии могли раскидать сторожей, вышибить дверь в амбар и показать народу, какие богатства там хранятся. Засим начинался узаконенный грабеж – люди брали то, что принадлежало им по праву, что было украдено у них за многие годы. Помещик с семьей подвергался ритуальному унижению – съежившись от страха, он стоял в центре двора. Ту же толпу можно было собрать и ради другого дела: отомстить дворовым и челяди, которая защищала своего господина, разделаться с его головорезами или с теми предателями и взяточниками, которые поддерживали гоминьдановцев или японцев. Главного мерзавца можно было всенародно казнить, над другими поглумиться и вышвырнуть их вон из деревни. Жестокий помещик-мироед, тот, кто превращал должников в кабальных холопов, насиловал их жен, убивал неугодных, становился ритуальной жертвой народного гнева. Этих кровососов приводили на сельский сход, обвиняли, судили и казнили. « Суровые слова и дела... должны повышать классовое сознание народных масс, укреплять и ширить наше общее дело » (Кио- Chun, 1960: 121).

Самые активные крестьяне получали львиную долю экспроприированного помещичьего добра. Если партийные активисты оскорбляли священников, разоряли простых крестьян, если это были просто мародеры, стремившиеся обогатиться, народ от них отворачивался. От месяца к месяцу росло революционное брожение, крестьянская масса становилась смелее и организованнее, сводя счеты с богачами, они все решительнее перераспределяли собственность, мстили угнетателям, хватали и избивали помещичью родню. К сентябрю 1951 г. вся земельная собственность была разделена. Плодами революции на селе воспользовались 400 миллионов человек (!) – 80% всего сельского населения Китая. В следующем году эта цифра достигла 90%. Местными авторитетами становились почти исключительно бедняки или середняки. Это была самая грандиозная классовая революция во всей истории, и она пролила много крови. Уничтожение помещичьего класса было инициативой сверху. Оно сопровождалось массовыми кровопролитиями, элементами классицида, что нетрудно понять – на волю вырвалась многовековая ненависть бедняков, ставших отныне социальной опорой китайских коммунистов. Помещичий строй в Китае никогда не принимался народом как справедливый, он существовал в силу традиции, непотизма и принуждения 80. Когда эти три подпорки были выбиты, огромная масса крестьянства полностью и безоговорочно поддержала коммунистов. Роли поменялись: теперь крестьяне могли отомстить за свое унижение по законам революционного времени – жестоко и безнаказанно. Они были далеки от партийной идеологии, но именно партия с ее идеологией осуществила их давнюю мечту и утолила жажду справедливости. Помещики, богачи и их клевреты были скопом пущены под нож, как только крестьяне поняли, что за это их никто не накажет.

Эксплуататоры гибли с оружием в руках, другие закончили свои дни на сельских сходах (крестьянских судах), где за «суровыми словами» следовали суровые дела: приговоренных забивали насмерть. Помещиков подвергали пыткам, чтобы узнать, где они прячут свои сокровища. КПК постоянно осуждала «незаконное» насилие, но серьезно тревожилась лишь в том случае, если убийства становились наказанием за коррупцию, а не по «классовым мотивам» или если они приводили к массовым беспорядкам. Но в большинстве районов Китая крестьянская революция действительно укрепляла порядок и закон, цементировала связи партии с ее огромным социальным базисом – бедным и средним крестьянством. Классицид стал тем молотом, которым ковалось новое общество и строилось новое государство. Это переворачивает с ног на голову этатистскую теорию кровавых чисток: в Китае именно чистки создали сильную государственность, а не наоборот. Большинство статистических оценок дает цифру в 1-2 миллиона погибших, из которых к смертной казни были приговорены от 200 до 800 тысяч человек – внушительные цифры для нас, но не для Китая, с его тогдашним населением в 580 миллионов. От 4 до 6 миллионов были сосланы в трудовые лагеря, где многие погибли от непосильной работы и голода. Репрессии против классовых врагов в городе были столь же беспощадными. Восстановление общественного порядка по всему Китаю, где за годы революции расцвел бандитизм, проституция, торговля опиумом, тоже потребовало немалых усилий и жертв. Этот скорбный список можно продолжить. Примерно один миллион горожан был уничтожен и два миллиона отправлены в лагеря. Китайский План А прямо (убийства, казни) или косвенно (гибель в лагерях) обрек на смерть от 1 до 2 % всего населения страны. Масштабы репрессий не определялись заранее и были с олимпийским спокойствием восприняты их авторами – в кровавой гражданской войне в мир иной отправились враги обездоленного народа, что было полезно и необходимо.