Вадим Волобуев - Иоанн Павел II: Поляк на Святом престоле

Двенадцатого ноября 1989 года Иоанн Павел II канонизировал Адама Хмелёвского. Замкнулся круг, начавшийся в сороковые годы, когда Войтыла писал «Брата нашего Бога». Брат Альберт доказал свою правоту безымянному революционеру. «Разреши оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое ярмо», — эти слова из книги пророка Исайи (58: 6) не случайно прозвучали во время литургии. В них, по словам понтифика, заключалось «богословие христианского освобождения».

В тот же день была провозглашена святой и Анежка Чешская — принцесса XIII века, которая благам мирским предпочла жизнь в посте и молитвах. «Приезжай к нам, святой отец! — скандировали паломники из Чехословакии, прибывшие на церемонию канонизации. — Приезжай к нам в Прагу!» Некогда робкий архиепископ Томашек, воодушевленный этой церемонией, передал на родину обращение к соотечественникам с призывом свергнуть диктатуру. В Чехословакии уже вовсю бушевали студенческие волнения. Обращение Томашека зачитал митингующим пражанам священник подпольной церкви Вацлав Малый. Через четыре дня Компартия отказалась от монополии на власть [1005].

По воспоминаниям Горбачева, Казароли, с которым он встречался летом 1988 года, различал «принципы гуманного, демократического социализма» и «тоталитарную практику, именовавшуюся реальным социализмом», хотя и признавал, что Апостольская столица вообще подозрительно относится к любому социализму [1006]. Подозрительно — не то слово. Для Иоанна Павла II даже «социализм с человеческим лицом», за который вслед за Дубчеком ратовал советский генсек, являлся химерой, содержащей непреодолимое противоречие [1007]. Годом раньше, 8 мая 1988 года, отвечая журналисту на вопрос о Горбачеве, понтифик сказал, что верит в добрые намерения советского лидера, но его реформы остаются пока на бумаге. Однако есть надежда, продолжал наместник святого Петра, что Горбачеву удастся демократизировать «систему, которая по определению тоталитарна, деспотична и сводится к диктатуре одной партии» [1008].

На уровне риторики речи обоих государственных мужей удивительно совпадали, что не преминул отметить на встрече с Войтылой и сам Горбачев [1009]. Однако совпадали ли намерения?

Их разговор с глазу на глаз длился полтора часа (дольше, чем было запланировано). Иоанн Павел II достаточно предсказуемо говорил о двух легких Европы, о святых Кирилле и Мефодии, поднял вопрос прав человека и свободы вероисповедания. Все это мы знаем из воспоминаний Горбачева, который, судя по всему, близко к смыслу передавал слова Войтылы (откуда бы еще генсек мог услыхать о двух легких Европы?). Горбачев, со своей стороны, рассуждал о демократии и, пользуясь случаем, пригласил римского папу в СССР.

Хотя беседа велась тет-а-тет, польская разведка получила сведения о ее содержании. Она продолжала следить за римским папой, даром что премьером уже был представитель оппозиции. Нельзя сказать наверняка, откуда она черпала информацию. Возможно, от польского переводчика римского папы — иезуита Станислава Шловенеца (сам Войтыла по-русски говорил не очень хорошо, только читал [1010]), а может, от кого-то еще.

По утверждению разведки, Горбачев пошел навстречу понтифику в вопросе официальной регистрации униатской церкви, а Иоанн Павел II в ответ обещал, что не будет ставить на духовные посты в СССР украинских эмигрантов, но настоятельно просил, чтобы все проблемы греко-католиков улаживались в ходе прямых переговоров между Ватиканом и советским правительством, без посредничества Московского патриархата (то, против чего решительно выступал сам патриархат) [1011].

После беседы два лидера вышли к журналистам. У понтифика, когда он зачитывал свое заявление, дрожали руки (!). Поистине — annus mirabilis! Сначала — канонизация брата Альберта, затем первая в истории встреча с генсеком ЦК КПСС. Кто мог представить такое совсем недавно? Вот она, сила Провидения Господня!

Впрочем, речь его была самая обычная. Первосвященник, величая своего гостя президентом (которым он станет лишь в марте 1990 года), отдал должное перестройке, еще раз обратил внимание на судьбу верующих в СССР (особенно католиков) и порассуждал о солидарности как средстве решения споров, заодно помянув бедствия Второй мировой [1012]. В ответном выступлении Горбачев также отдал дань важности момента и заверил понтифика, что установление дипломатических отношений — дело времени.

Горбачев мог говорить какие угодно благородные слова о плюрализме и демократии, но он оставался главой государства и должен был защищать интересы этого государства. Европейский дом, права человека, «два легких Европы» — все это было приятно слушать, однако реальность пока была иной. Советский Союз на глазах терял позиции. Чтобы не остаться один на один с НАТО, советская верхушка решила помочь старым друзьям. Уже в январе 1990 года Раковский, сменивший Ярузельского на посту первого секретаря ЦК, отправил в Москву Лешека Миллера с заданием позаимствовать чуть более миллиона долларов на создание новой партии. Горбачеву пришлось залезть в секретный фонд КПСС [1013]. Двадцать седьмого января на последнем съезде ПОРП (начавшемся, как полагается, пением «Интернационала») Раковский объявил о роспуске партии и распорядился вынести из зала ее знамя. А уже через день Миллер и Квасьневский объявили, что создают новую политическую организацию — Социал-демократию Республики Польша. Ее печатным органом стала все та же «Трыбуна люду», которая теперь носила имя «Трыбуны».

Так начиналась Третья республика.

Вихрь, поднятый годовщиной смерти святого Мефодия в Чехословакии, там же и закончился. Именно эту страну из всего советского блока выбрал Иоанн Павел II для первого визита после падения «железного занавеса». Он словно отмечал свою победу над теми, кто несколько лет назад не пустил его в Прагу. Особенность момента прочувствовал и Гавел — первый демократически избранный президент послевоенной Чехословакии. «Не знаю, знаю ли я, что такое чудо, — повторял он, встречая понтифика 21 апреля 1990 года в пражском аэропорту. — И все же отважусь утверждать, что ныне стал свидетелем чуда» [1014].

Его эмоции понятны. А вот население не оценило роль учения Войтылы в свержении коммунизма: Чехия так и останется наименее религиозной страной Европы. В мае 1995 года, когда понтифик второй раз прилетит в Прагу, на его мессу соберется всего 60 тысяч человек, хотя пятью годами раньше, отмечая свержение коммунизма, пришло около миллиона. Тамошние протестанты еще и учинят скандал римскому папе, возмутившись канонизацией чешского священника Яна Саркандера, замученного в 1620 году за торжественную встречу католического войска в своем приходе [1015].