Вадим Волобуев - Иоанн Павел II: Поляк на Святом престоле

Один из деревенских прихожан, навестив как-то Войтылу в Кракове, заметил на его полке труды Маркса, Ленина и Сталина.

– Вы что же, поменяли идеологию?

– Если хочешь понять врага, нужно знать, о чем он думает и что пишет [191].

Врага! Коммунисты не были для Войтылы инакомыслящими, он видел в них врагов. Опосредованно его отношение к линии властей проявилось в статье о Театре рапсодов, опубликованной под псевдонимом на страницах «Тыгодника повшехного» в ноябре 1952 года. Этот текст, с похвалой отзывавшийся о деятельности театра, удостоился отповеди аж от «Трыбуны люду» – главного партийного органа прессы, аналогичного советской «Правде» [192].

Чувствовал ли Войтыла в те годы давление властей? Конечно. Например, в бытность викарием под городком Бохня он столкнулся с отказом официальных органов разрешить создание местной ячейки Товарищества девушек-католичек (вместо него Войтыла с коллегами организовали «Живой розарий»); во время церемонии закладки нового здания Театра рапсодов в Кракове он вынужден был прочесть молитву не вслух, а про себя, так как власти запрещали демонстрировать религиозные чувства на подобных мероприятиях. Краковские студенты, с которыми он ходил по горам и сплавлялся по рекам, звали его «дядя», ибо священник в сопровождении группы молодежи вызывал в те годы подозрение (Войтыла даже нередко подписывался так в своих письмах тому или иному прихожанину) [193]. После разгона старой редакции «Тыгодника повшехного» он анонимно пересылал в конвертах деньги оставшимся без работы товарищам [194].

Опасность ходила рядом. Трое его знакомых ксендзов оказались в тюрьме, когда органы внутренних дел ополчились на краковскую курию, да и о самом Войтыле в августе 1949 года было сказано, что он «негативно относится к нынешней действительности», ибо не принадлежит ни к каким официальным организациям, не сотрудничает с местными органами власти и не поднимает в беседах политические темы [195].

Эти формулировки содержались в отчете старосты из Бохни – городка в сорока километрах к юго-востоку от Кракова, в окрестностях которого Войтыла служил викарием с июля 1948 года по март 1949‐го (видно, Сапега решил, что вернувшемуся из Рима ксендзу не помешает окунуться в народную стихию).

Войтыла, судя по всему, не испытал культурного шока, перенесшись из центров католического мира в подбескидскую глушь. Напротив, живо включился в работу местных ячеек Католического товарищества молодежи, организовал с их членами два спектакля по произведениям Зофьи Коссак (близкой епископату писательницы) и даже пару раз вывозил молодых прихожан в Краков, чтобы они познакомились с творчеством Театра рапсодов. Параллельно написал две статьи в «Тыгодник повшехны» (о священниках-рабочих и о Тырановском) и получил степень магистра теологии, повторно защитив свою диссертацию – теперь уже в Ягеллонском университете. Напоследок, расставаясь с приходом, успел дать почин сбору средств для постройки каменной церкви (которую ему доведется освятить уже в сане епископа). Энергия била ключом!

Прихожане относились к нему несколько скептически, полагая его проповеди слишком туманными. Выпускнику Ангеликума, конечно, было нелегко приспособиться к уровню восприятия жителей сельской глубинки [196]. Однако и здесь он сумел почерпнуть кое-что новое для себя. Именно там, в деревеньке Неговици под Бохней, он нащупал ту модель поведения, которой затем следовал всю жизнь: упор на работу с молодежью и открытость в общении. Поцелуй земли на новом месте (жест, позаимствованный у Вианнея) также впервые был опробован именно там, в Неговицах [197].

Пребывание в крестьянской среде длилось недолго. Уже через тринадцать месяцев Сапега перевел Войтылу в краковский приход святого Флориана, не выжидая обычного для викария срока в три года. Как видно, 83-летний митрополит спешил рассадить как можно больше священников по приходам, пока коммунистические власти не взялись за церковь всерьез [198].

Местный священник Тадеуш Куровский принял Войтылу с восторгом. В те времена польские клирики редко возвращались из Рима, всеми силами пытаясь удержаться в центре католичества (именно так поступил, например, Дескур). Поэтому прибытие образованного ксендза сразу поднимало уровень прихода. Куровский стал приглашать Войтылу на разные встречи с паствой, дабы вновь прибывший мог блеснуть своими знаниями [199].

В Войтыле, вероятно, умер великий педагог. Не случайно именно такое кодовое имя получила его папка в материалах Службы безопасности в 1958 году [200]. Преподавание было его стихией. Начав с уроков Закона Божьего в деревенском приходе, по-настоящему он развернулся именно в соборе святого Флориана, где организовал хор григорианских песнопений, а еще с подачи обитательниц близлежащей бурсы сестер-назаретанок в 1949–1951 годах занимался христианским просвещением юных послушниц и студентов Политехнического института, прочтя им среди прочего цикл лекций «О сути человека». Кроме того, Войтыла устроил там курсы для молодоженов, объясняя им католический подход к браку и любви.

Этот опыт лег потом в основу его книги «Любовь и ответственность», где Войтыла достаточно смело по тем временам заявил, что телесное общение супругов – не уступка животному началу, а органичная часть семейного счастья. Правда, его смелость выглядела бледно на фоне сексуальной революции, которую переживали тогда рабочие и вчерашние крестьяне, занятые на строительстве комбината в Нове Хуте. Скученные в общежитиях и бараках мужчины и женщины менее всего были склонны следовать католической морали в вопросах семейных отношений [201]. В этом отношении Польша была даже свободнее Советского Союза. Никого из поляков не шокирует, когда в 1961 году артистка Калина Ендрусик спела песню под названием «Ибо во мне есть секс». Польские партийцы, в отличие от советских, отнюдь не считали слово «секс» синонимом порнографии.

«Он рассуждал о личности Иисуса так, как на семинарах профессора Выки рассуждали о литературном персонаже, – вспоминал много лет спустя Анджей Киёвский, крупный литературовед левых взглядов, тайно от однокурсников посещавший в те годы проповеди Войтылы. – Но при этом изображал его живым человеком. Говорил о божественности евангельского завета и одновременно – о структуре евангельского повествования… Теология и антропология составляли в его проповедях единство» [202]. Войтыле ничего не стоило во искупление грехов кающегося назначить ему чтение трудов Иоанна Креста. Не отказался он и от привычки шпиговать свои необычайно длинные проповеди философскими рассуждениями, ввергая неискушенных слушателей в растерянность и тоску [203].