Мария Гаранина - Записки исторической сплетницы. О жизни королевских особ и аристократов XII-XVIII вв.

Вот к ней-то как раз очереди и стояли. Титулы, деньги, новые должности были у нее в руках, потому что она вертела королем как хотела. Мадам Дюбарри тратила огромные суммы на наряды, драгоценности, кареты, лошадей, убранство своего жилища, да на все! Выросшая в нищете, она, будучи королевской фавориткой, брала все, что ей хочется, и не видела в этом ничего зазорного: ачотакова, король же одобряет! Собственно, она была фактической хозяйкой версальского дворца. И только одно препятствие существовало для ее полного и безоговорочного триумфа – чертов Этикет!

Дело в том, что, когда на территории дворца сталкивались две дамы, первой заговорить должна была та, которая выше по своему положению. Если первой заговорит та, что ниже по положению, ее немедленно расстреляют за сараем. Шучу. Ее подвергнут остракизму, заклюют, забьют крыльями и не пустят больше в приличное общество, так что бедняжке даже расстрел за сараем покажется более предпочтительным вариантом. Этикет, как я уже говорила, это святое. Поэтому при встрече с Марией-Антуанеттой – дофиной Франции, первой дамой королевского двора – Дюбарри должна была молчать в тряпочку и ожидать, когда к ней обратятся.

А Мария-Антуанетта, науськанная ханжами-тетушками, делать этого не собиралась. На светских тусовках она мило и непринужденно болтала со всеми, но, когда встречала Дюбарри, проходила мимо нее, как мимо стенки, тем самым ставя могущественную фаворитку в очень неприятное положение. Это унижение королевской метрессы [31] Метресса – то же, что фаворитка. видели все, и уже начались ехидные смешки (делать-то нечего, знай следи, кто на кого посмотрел и кто кому что сказал), так и до падения авторитета, завоеванного на постельном фронте, недалеко. Раз так произошло, два, три… И тогда Дюбарри закатила королю грандиозный скандал: мол, дофина меня не уважает, че я как дура стою в бриллиантах за семь миллионов, некому меня защитить, ты меня не любишь, собираю чемоданы и ухожу к маме (интересно, была ли жива к тому времени ее мама-кухарка?)! Король сначала добродушно посмеялся (схлестнулись, понимаешь, гламурные кукушки!), а потом ему стало не очень смешно, потому что Жанна продолжала скандалить и вбивать любовнику в голову мысль, что это неуважение не только к ней, но и к нему, королю. Марии-Антуанетте мягко намекнули, чтобы она изменила свое поведение. Но ей было все нипочем. «Кто я, а кто она!» – думала Мария-Антуанетта и продолжала демонстративно не замечать мнущуюся у стены фаворитку.

Австрийский посланник Мерси написал о положении дел маме дофины, императрице Марии Терезии, и она очень встревожилась. Некоторое ханжество не было чуждо императрице, она стеной стояла за безупречную нравственность и была очень набожна, поэтому развратная выскочка Дюбарри была ей, мягко говоря, несимпатична. Но она столько труда положила на создание альянса между Австрией и Францией, скрепленного браком Марии-Антуанетты с дофином Людовиком, что потерять все завоеванное нечеловеческими усилиями для нее было смерти подобно. И тогда она в письмах осторожно стала советовать дочери не упрямиться, а сказать пару слов этой гангрене, потому что ее решил приблизить король, а решения короля не обсуждаются. Теперь на Марию-Антуанетту давили не только при французском дворе, но и из Австрии. Столько дипломатических ухищрений из-за такой фигни, скажете вы – и я с вами соглашусь. А вот французские и австрийские монархи не согласились бы.

Наконец, дофина согласилась уступить. Был назначен торжественный день, когда фаворитка будет удостоена разговора о моде или погоде. Придворные затаили дыхание. Повышенная боевая готовность. Решаются судьбы Европы. Дофина идет по залу, перекидываясь парой-тройкой словечек с присутствующими дамами. Приближается к Дюбарри. Придворные вытянули шеи. Воображаемая барабанная дробь. И тут одна из тетушек проворно метнулась к племяннице, взяла ее под локоток и со словами «Пойдем отсюда, поздно уже» потащила к двери. И Мария-Антуанетта охотно позволила себя увести, радуясь, что не придется наступать на горло собственной песне и разговаривать с кем попало.

В Версальском дворце наступил локальный армагеддон. Оскорбленная Дюбарри опять выговаривала королю. Король, замученный этими дрязгами и полностью вставший на сторону своей любовницы, был в ярости. Письмо Мерси дипломатической почтой полетело к Марии Терезии. Та его прочитала, и ее чуть не хватил инфаркт.

Дело в том, что король Фридрих Прусский сделал интересное предложение императрицам России и Австрии: разделить Польшу. Марии Терезии все это очень не понравилось. Она понимала, что это разбой на большой дороге, и не очень-то хотела в нем участвовать. Зато ее сын-соправитель Иосиф II и канцлер Кауниц стали прыгать от радости и предвкушать эпохальное событие. Делать нечего, политика есть политика, пришлось Марии Терезии соглашение подписать. Но она очень боялась реакции Франции. Что предпримет французский король (его покойная жена, между прочим, была дочерью польского короля)? Промолчит? Или начнет протестовать, потребует свою долю, объявит войну? Совершенно очевидно, что Людовика надо умилостивить. А как, спрашивается это сделать, когда жена наследника французского трона – австрийская эрцгерцогиня, на минуточку – из-за своей дурацкой гордости теряет хорошее отношение короля не по дням, а по часам? Казалось бы, какая разница, что думает этот старый ловелас, тут дело государственное, какое к нему отношение имеют идиотские разборки двух светских (одна из них полусветская) дурех, которые в наши дни непременно бы завели «Инстаграм» и воевали бы там? А вот и имеет. Предшественник и прадедушка Людовика XV, Людовик XIV, сказал: «Государство – это я». А может, он этого не говорил, но своя сермяжная правда в этой фразе была. В случае Людовика XV ее следовало понимать так, что любое личное дело, любой каприз монарха мог стать судьбоносным для страны. Обиделся на Марию-Антуанетту, потом обидится на Австрию – и понеслось. Разгребай потом последствия.

Поэтому Мария Терезия написала дочери почти истерическое письмо: что тебе, жалко пару слов из себя выдавить? Как будто тебе предлагают невесть что сделать! Трудно, что ли, королю угодить? И не такая уж эта Дюбарри ужасная, и не такая уж низкая ее социальная ответственность… И вообще, не делай маме нервы, «их есть еще где испортить»!

А Мария-Антуанетта привыкла маму слушаться. Послушалась и на этот раз. По поводу Нового года собралась очередная тусовка, на которой Мария-Антуанетта, беседуя с одной из придворных дам, слегка повернула голову как бы в строну Дюбарри и пробормотала как бы ей, а как бы и просто в никуда: «Сегодня на приеме в Версале много народу». Дюбарри чуть не скончалась от счастья и от сознания одержанной победы. Придворные сосчитали слова (семь!), повторили их друг другу тысячу раз, отлили в граните. Людовик остался доволен и опять раскрыл родственные объятия дофине. Мария Терезия успокоилась, потому что Франция в раздел Польши не полезла, пилить можно было смело. Тетушки негодовали и вопрошали, куда катится этот мир, прямо подрыв устоев какой-то, вот то ли дело в их время… Мария-Антуанетта была сильно уязвлена и заявила, что больше эта зараза (Дюбарри) ни слова от нее не услышит, во веки веков, аминь. Зараза пыталась потом неуклюже подкатить к ней с предложениями дружбы и сотрудничества, но безуспешно.