Роберт Ирвин - История крестовых походов [с иллюстрациями]

В любом случае ситуация в период между 1102 и 1146 годами объясняет, почему святой Бернар проповедовал второй крестовый поход как уникальную возможность спасения, предоставляемую каждому, кто возьмет крест: «[Бог] показывает себя нуждающимся, или делает вид, что нуждается, в нашей помощи, а на самом деле все время хочет помочь нам в нашей нужде. Он хочет, чтобы в нем видели должника, дабы Он мог уплатить тем, кто борется за него, им причитающееся: Прощение грехов и вечную славу. Именно поэтому я называю вас благословенным поколением, вас, которые родились во времена искупления и живете в год, приятный Господу, год великого ликования». Речь Бернара об индульгенции была великолепна: «Возьмите знак Креста, и вы получите отпущение грехов, которые исповедуете со смиренным сердцем. Материя [из которой сделан крест] недорого стоит, если ее продать, но если нашить ее на верное плечо, она стоит царства Божия». Однако предлагаемая им интерпретация была преждевременной. Папы еще очень настороженно относились к новому богословию покаяния, согласно которому никакой акт покаяния не может сам по себе полностью искупить грехи. Только через 50 лет Иннокентий III поддержал точку зрения Бернара. В его понтификат индульгенция перестала быть обещанием награды за искупительный покаянный акт, она стала гарантией Божьей благодати, милосердия и любви, ведь только Бог по великой милости своей мог принять покаяние и простить грехи. Не будет преувеличением сказать, что лишь в XIII веке индульгенция стала тем, что она есть, когда ее сформулировали на понятном людям языке (хотя и оставались еще нерешенными многие связанные с ней вопросы, в частности, Фоме Аквинскому пришлось отвечать на вопрос о том, с какого именно момента она вступает в действие).

Но с самого начала люди, ощущая себя заключенными в мир греха, из которого нет выхода, понимали, что крестовый поход дает им возможность очиститься и начать новую жизнь. Составлявшиеся ими дарственные грамоты выдержаны в тоне смирения и покаяния. Графы и бароны в самоуничижительных выражениях отказывались от имущества или прав, которые они оспаривали у Церкви или захватили силой. Становясь паломниками, представители знати, конечно, не хотели оставлять дома людей, и особенно членов религиозного сообщества, имевших к ним претензии или обиды.

В 1101 году Эд I Бургундский вместе с главными своими вассалами «прибыл на собрание капитула монастыря св. Бениня Дижонского… и, сидя в окружении монахов… я исправил те несправедливости, которые чинил до сих пор. Я признал свою вину и, взывая к милосердию, попросил отпустить мне грехи. В случае же моего возвращения [из крестового похода] я пообещал не совершать в будущем дурных поступков». Похоже, что он устроил подобную же церемонию и в Жеврей-Шамбертене, где отказался от несправедливой тяжбы с тамошними клюнийскими монахами.

Приготовления к крестовым походам всегда проходили в атмосфере раскаяния. Во время второго крестового похода поговаривали о том, что король Франции Людовик VII взял крест либо в печали по тем, кто погиб, когда сгорела церковь во время его нападения на Витри в 1144 году, либо для того, чтобы искупить свой отказ признать нового архиепископа Буржского. Король германский Конрад III принял крест под впечатлением проповеди святого Бернара Клервосского, слушая которого, он осознал, что и его не минет Страшный Суд. Филипп Глостерский принял обет после болезни, которая остановила его от совершения убийства на почве кровной мести, а Гумберт де Боже — после того, как в видениях он услышал, что должен изменить свое поведение. Покаянные настроения достигли апогея, когда западный христианский мир испытал шок после захвата Иерусалима Салах-ад-Дином в 1187 году. Тон был задан папским посланием «Аuditа tremendi», объявлявшим третий крестовый поход: «На всех нас лежит долг признать наши грехи и искупить их добровольным очищением, обратившись к Господу Богу нашему с раскаянием и делами благочестия; и мы должны начать с исправления самих себя и потом обратиться к злобе и предательству врагов наших». Далее в послании крестовый поход представляется как «возможность раскаяния и творения благих дел». И после этого повсюду началась проповедь этого похода в тех же покаянных тонах. Неудивительно, что и шестьдесят лет спустя нежелание крестоносца оставлять кого-либо в обиде на себя заставило короля французского Людовика IX назначить монахов-следователей для сбора И рассмотрения жалоб на королевских чиновников, а Жана де Жуанвиля — созвать свой феодальный суд для выслушивания всех обид, которые возникали бы у его вассалов.

К этому времени, однако, проявились и кое-какие новые веяния. «Он прибыл наиболее благородно из всех, поскольку галеры его были украшены и снизу и сверху ватерлинии изображениями его герба… На галере было не менее 300 гребцов, каждый с щитом, на котором красовался его герб, и к каждому щиту был прикреплен вымпел с вышитым золотом гербом. И по мере его приближения казалось, что галера летела, когда гребцы вели ее вперед, и казалось, что молнии сверкают на небе при шелестении вымпелов и звуках цимбал, барабанов и сарацинских труб». Так Жан де Жуанвиль описывал прибытие в Египет Жана д'Ибелина, графа Яффского. Папы не одобряли пышность и роскошь — в посланиях о втором и третьем крестовых походах содержались строгие указания на этот счет, однако развитие светской рыцарской культуры, в которой христианство в своем мирском (в отличие от чисто церковного) аспекте сочеталось с военными и аристократическими традициями, усиливало такие всегда присущие крестоносному движению тенденции, как стремление к чести и к славе. Начиная по крайней мере с четвертого крестового похода, крестоносное движение стало куртуазной «авантюрой», приключением, высшим достижением рыцарской доблести. В крестоносное движение, ставшее неотъемлемой частью европейской жизни, были привнесены светские идеалы; равновесие между понятиями священной войны и рыцарскими подвигами нарушалось.