Эдвард Радзинский - Тираны России и СССР [Распутин. Жизнь и смерть + Сталин. Жизнь и смерть]

С фронта привозят тысячи раненых, изувеченных, и царица со всей силой своей необъятной энергии отдается благому делу. Она и великие княжны становятся сестрами милосердия. Аликс организует санитарный поезд, размещает в Царском Селе госпиталь. Все это так созвучно ее религиозной натуре…. И «Наш Друг» немедленно откликается.

Из письма Аликс «21 ноября 1914… Вот телеграмма, которую я только что получила от Нашего Друга: „Ублажишь раненых, Бог имя твое прославит за ласкоту и за подвиг твой“. Так трогательно! Это даст мне силы преодолеть мою застенчивость».

«Наш Друг» чувствует, как старается царица выйти из добровольного затворничества в Царском Селе, стать «Сестрой Милосердия для всей России». И это необходимо, чтобы замолк гнусный шепоток, который ей все время мерещится за спиной — «немка!» И ей так трудно — этой застенчивой женщине, которая стыдится даже своего английского акцента, который здесь почему-то считают немецким… Вместе с дочерьми она самоотверженно трудится в госпиталях.

«27 октября… Сейчас посетим еще один лазарет… туда мы поедем в одежде сестер милосердия, что так нравится Нашему Другу… и завтра также…»

«28 ноября… По временам я ощущаю упадок сил, опиваюсь лекарствами от сердца, и опять дело идет на лад. Кроме того, Наш Друг хочет, чтоб я разъезжала (по госпиталям. — Э. Р.), а потому я должна подавить свою застенчивость…»

Окруженная недоброжелательством двора, она истосковалась по любви. И вот она — любовь раненых, любовь простых людей! Мечта сбылась!

Объезжая госпитали, она приехала в Воронеж, встретилась с Ники, чтобы вместе отправиться в Москву.

Их встречает колокольный звон бесчисленных московских церквей, торжественные молебны, радость народа… Потом она возвращается в любимое Царское, а Ники — в ненавистную ей Ставку, к «Грозному дяде». Распутин в то время находится в Покровском, и она опять зовет его.

«14 декабря… Наш Друг должен завтра приехать. Он говорит, что мы скоро получим более благоприятные вести с театра войны…»

И вот он приезжает — и сама природа радуется появлению «Божьего человека».

«15 декабря… Ясный солнечный день… А<���ня> поехала Его встречать…»

Тотчас по приезде Распутин услышал телефонный звонок — от «мамы».

«16 декабря… Я минутку говорила с Гр<���игорием> по телефону, он передает: „Крепость духа — буду на днях у вас, переговорим обо всем“».

Дела на фронте начали осложняться, но Распутин сообщил царице то, что она хотела от него услышать. «17 декабря… Сегодня утром Наш Друг сказал ей (Вырубовой. — Э. Р.) по телефону, что последние вести несколько успокоили его…»

Аликс также не забывает ревниво бороться с Верховным главнокомандующим… словами Распутина!

«22 января 1915… Она (Вырубова. — Э. Р.) просит меня сказать тебе то, что она забыла тебе вчера передать по поручению Нашего Друга, а именно, что ты не должен ни разу упомянуть о Главнокомандующем в твоем Манифесте, все должно исходить исключительно от тебя к народу…»

Как выяснится, Верховный знал об этих письмах.

Под Рождество с Распутиным случилось странное происшествие. «Из заметки в „Биржевых новостях“… я прочел о том, как на его пролетку… налетел автомобиль», — показал Молчанов.

Столь редкий в те годы автомобиль налетает именно на ту пролетку, где едет Распутин…

Одновременно с этим происшествием возобновилась газетная травля. Теперь ему припомнили все его заботы о мире. «Григорий Распутин… есть злейший враг святой Христовой церкви… Во время освободительной борьбы балканских стран… только враг православной церкви мог советовать русской дипломатии смотреть спокойно на зверства и неистовства турок… Не на счастье России ей посылаются такие духогасители православия, бездушные лжепророки», — писал журнал «Отклики на жизнь» в декабре 1914 года.

Так его опять предупреждали: не смей совать нос в политику. Но уйти в сторону он уже не мог: царице требовались нужные пророчества.

И он еще раз должен был понять — погибель неизбежна!

И оттого пьянствовал теперь вовсю. Бесконечные попойки и безумное веселье хоть как-то подавляли страх. Его квартира все больше становилась похожей на притон. И все чаще, напившись, он пускается в безумную пляску, так напоминающую хлыстовское «духовное пиво». Здоровье окончательно вернулось к нему, а вместе с ним — пугающая звериная сила и выносливость.

В «Том Деле» Филиппов самым подробным образом описывает распутинское пьянство (кстати, он сам был подвержен вечной «русской болезни» и в рассказах об их совместных загулах не в силах скрыть восхищения этими «эстетическими оргиями»):

«В 1914 году, уже когда он впал в период безумства и оргий… Распутин просидел у меня с 12 дня до 12 ночи, причем много пил, пел, танцевал, беседовал с публикой, которая была у меня. Затем, увезя несколько человек на Гороховую, продолжал пить с ними до 4 утра сладкие вина. Когда заблаговестили (дело было перед Великим Постом. — Э. Р. ), то он выразил желание ехать к заутрене и… добрался туда и отстоял всю службу до 8 утра и, вернувшись, как ни в чем не бывало принимал публику в количестве 80 человек… При этом он пил удивительно — без всякого скотства, столь обычного в пьяном русском мужике… Я много раз недоумевал, как можно сохранить в чистоте голову, которая всегда была смазана у него каким-то маслом, и как после всякого рода попоек и эксцессов не пропитаться потом… Кстати, рвоты, обычной после попоек, у него никогда не было. Я никогда не припомню какой-либо внешней непристойности в его костюме, например расстегнутых брюк, хотя в 1915 году он посещал меня ежедневно, иногда 2 раза в день, и попойки достигали таких… размеров, что моя квартира превращалась в сплошной трактир».

Но начинаются неприятности. На одной пьянке «Нашего Друга» побили, на другой он расхвастался и рассказывал о встречах с «царями»… Филиппову уже кажется, что Распутин гибнет на глазах. Особенно его испугали пьяные разговоры о Царской Семье. И Филиппов решил переговорить с Вырубовой.

«В конце 1914 — начале 1915 года Распутин… усиленно пьянствовал и был занят похождениями у „Медведя“ и в других ресторанах, где даже осмеливался афишировать свое влияние на Высоких Особ. Я написал письмо Вырубовой, где описывал конкретные похождения Распутина у „Медведя“, окончившиеся его избиением, настаивал на решительных мерах воздействия на Распутина».

Но вместо того чтобы принять «решительные меры», Аня немедля рассказала Григорию об опасных жалобах его друга, после чего Распутин явился к Филиппову и «вступил в бурные объяснения»: сказал, что «никакая Вырубова и вообще никто на него повлиять не могут, и если он даже снимет сапоги и заставит Вырубову целовать его ноги, то она это сделает».