Эдвард Радзинский - Тираны России и СССР [Распутин. Жизнь и смерть + Сталин. Жизнь и смерть]

«2 июня. Приехал совершенно пьяный в 10 вечера. Не заходя домой, послал жену швейцара за массажисткой Утиной в том же доме. Но ее дома не оказалось. Тогда он сам отправился в тот же дом в квартиру 31 к портнихе Кате. По-видимому, его не пустили в квартиру, так как он вскоре вернулся на лестницу и стал приставать к жене швейцара, прося его поцеловать. Та, вырвавшись, позвонила ему в квартиру и прислуга увела его…»

Каждое из этих сообщений — удар по Распутину. Но основной удар — доклад Джунковского о скандале в «Яре». И он его готовит…

Жестокие поражения продолжались. В мае — июне русская армия оставила Галицию, Польшу, часть Прибалтики. В июне сдана древняя столица Галиции — Львов. В тамошнем дворце австрийских Габсбургов теперь хозяйничали немцы.

«12 июня… Теперь Вильгельм, наверное, спит в постели старого Франца Иосифа (австрийского императора. — Э. Р. ), которую ты занимал одну ночь. Мне это неприятно, унизительно, но… можно перенести. Надеюсь повидать Нашего Друга на минуту у Ани… Это меня ободрит…» — писала Аликс.

Поражения заставили Верховного активно заняться нашим любимым делом — искать виновных за неудачи. Лучшей кандидатурой для расправы оставался военный министр Сухомлинов. Его не любил не только великий князь, но и Дума — за преданность «царям». И на него не просто возложили ответственность за нехватку пушек, снарядов, патронов и обмундирования. Старого министра «включили» в кампанию по охоте за шпионами.

Сначала по сомнительному доносу был обвинен в шпионаже и казнен полковник Мясоедов, один из руководителей военной контрразведки, близкий к Сухомлинову. Тень пала и на министра…

Андроников с Червинской заспешили по салонам. «Я был уверен, что Сухомлинов окружен целым рядом шпионов», — объяснял потом князь в Чрезвычайной комиссии. Эти слова повторялись и думской оппозицией, и великими князьями. Андроников использовал и Распутина — мужик поддержал всеобщий хор и бросил свой камень в министра. В этом его поощрял Манасевич: в кои-то веки Распутин мог быть вместе со всеми… И царь уступил требованиям Верховного — в июне министр был отстранен от должности, арестован и отправлен в крепость.

Распутин так и не понял до конца, что произошло. Верный Сухомлинов, обвиненный в государственной измене, был первой большой жертвой царя общественному мнению и Верховному главнокомандующему. И за ней непременно должны были последовать новые…

Но царица поняла. 25 июня она писала Ники: «Теперь другие могут подумать, что общественное мнение — достаточная причина, чтобы удалить Нашего Друга…»

Печальная обстановка на фронте требовала решений, которые объединили бы общество. Об этом Верховный постоянно говорил с царем и в конце концов уговорил его назначить новых министров, которых поддержала бы Дума. «Грозный дядя» объяснял племяннику, что «человек с немецкой фамилией Саблер не может быть обер-прокурором Святейшего Синода в дни народной ненависти к немцам! К тому же его ненавидит Дума…»

Николай знал, что Дума ненавидит Саблера за его лояльность к «Нашему Другу», но понимал, что в остальном Верховный прав. В обер-прокуроры было решено поставить Самарина — предводителя дворянства патриархальной Москвы. Согласился царь и на перемены в министерстве внутренних дел: убрать лояльного к Распутину Маклакова, а министром назначить либерала князя Щербатова из знаменитого дворянского рода — его уважали и оппозиция, и двор. На пост военного министра планировалась кандидатура генерала Алексея Поливанова, близкого когда-то к Гучкову (а теперь и к Верховному).

Но когда будущие министры были вызваны в Ставку, они единодушно заявили, что не смогут плодотворно работать, если в Петрограде будет находиться Григорий Распутин!

Из показаний Р. Моллова: «Когда мне предложили занять должность товарища министра внутренних дел, я тотчас спросил князя Щербатова: „Как обстоит дело с Распутиным?“… Щербатов меня успокоил, сказав, что, когда он принимал должность министра внутренних дел, то государь дал ему и новому обер-прокурору Самарину слово, что Распутин из Сибири никогда не вернется».

Из показаний Яцкевича: «Самарин… поставил условие: устранение всех посторонних влияний из церковной жизни. Государь дал любезный… и уклончивый ответ».

Да, воспитанный монарх был с ними любезен. Всего лишь… Князь Щербатов попросту выдал желаемое за действительность — цари обещаний подданным не дают. Николай решил лишь повторить уже испытанный прием — на время отправить мужика на родину.

В начале июня император вернулся в Царское Село. Он ничего не сказал Аликс о новых министрах, тем более что решение не было еще принято. Но не зря при Распутине состояли служивший в Синоде Андроников и Манасевич… Мужик, Подруга и Аликс узнали, что Саблера убирают. И было решено просить Ники оставить его, пока «Наш Друг» не подыщет хорошую кандидатуру.

Николай не стал объяснять жене, что кандидатура уже найдена. Вместо этого он заговорил с нею о том, что наступает лето, что обычно в это время Григорий уезжает домой, и будет хорошо, если он и сейчас отправится в Покровское. Чтобы поменьше ходило о нем глупых слухов… А осенью, когда положение на фронте будет получше, он вернется… «Государыня сказала мне, что действительно нужно, чтобы Распутин уехал, и прибавила, что и государь этого желает», — показала в «Том Деле» Юлия Ден.

Одновременно у царя произошла трудная встреча с Саблером. Перед отъездом в Ставку Николай вызвал его, но сказать верному обер-прокурору об отставке так и не решился…

Из показаний Яцкевича: «Саблер… был принят Государем с очередным докладом и как всегда обласкан… На вопрос его: „Когда будет очередной доклад?“, Государь сказал: „Я напишу вам, напишу…“ И разговор был прерван, потому что в кабинет вошел наследник, который, кажется, появлялся всегда, когда нужно было кого-то выпроводить. Саблер счастливый вернулся на дачу, а около 8 получил записку об отставке. Государь писал, что обстоятельства вынуждают его и т. д.».

Так состоялись отставка Саблера и назначение Самарина. Царь и здесь остался любезен…

Вскоре Петроград наполнился слухами «об отъезде Гришки». Манасевич и Андроников ожидали, что Распутин немедля бросится к царице, но мужик, к их изумлению, преспокойно готовился к отъезду, более того — рассказывал, как счастлив, что ему наконец разрешено покинуть столицу. И повторял то, что часто говорил почитательницам (и то, что записала Жуковская): «Одна радость — воля… День, бывало, дерева рубишь, а дерева-то у нас какие! Здесь таких и не видывали… А ночью разложишь костер на снегу и отплясываешь круг… скинешь рубаху и по морозцу нагишом, а морозы не вашим чета! Здесь что, хмарь одна в городах ваших, а не жизнь!.. Я тем только крепость свою и храню, что знаю, как только какая заварушка, так я котомочку за плечи, палку в руку и пошел…»