Елена Морозова - Робеспьер

После казни Людовика XVI Франции, по словам Бриссо, «предстояло сражаться на суше и на море со всеми тиранами Европы». Ибо если за полгода пребывания Людовика в темнице народ привык обходиться без короля и встретил его гибель довольно равнодушно, то этого нельзя сказать о европейских дворах, где казнь короля вызвала возмущение и гнев. К австро-прусской коалиции присоединились Англия, Россия, Нидерланды и чуть позже Испания. Англия и Россия не только заключили военный союз против Франции, но и закрыли французским товарам доступ в свои порты, а вскоре это сделали и все участники коалиции, включая герцогство Тосканское, хотя оно Франции войну и не объявляло. Экономическая блокада Франции была прежде всего делом рук английского премьер-министра Питта, в свое время отказавшего в финансовой помощи роялистам, пытавшимся спасти короля: разодранная гражданской войной Франция была гораздо более выгодна его стране. Ведь, по мнению англичан, лучшую жемчужину британской короны, а именно ее владения в Северной Америке похитили при активной помощи именно французов.

Необходимость вести войну почти на всех границах еще больше разобщила жирондистов и монтаньяров. Для партии жирондистов казнь монарха стала поражением; отставка Ролана с поста министра внутренних дел ослабила их позиции в правительстве. «Ради блага Республики Ролан не должен больше быть министром… он вообразил, что Париж хочет обрести главенство над всеми остальными коммунами», — говорил Дантон. Однако в Конвенте позиция Жиронды была по-прежнему сильна. И Робеспьер, предпочитавший парламентскую борьбу любой другой, начал исподволь сколачивать вокруг себя обширную группу, на которую «гора» могла бы положиться при голосовании. К этому времени Конституционный комитет, в состав которого из именитых якобинцев вошел только Дантон, завершил работу над новой республиканской конституцией, автором проекта которой явился Кондорсе. Но монтаньяры, и прежде всего Робеспьер, не могли принять конституцию, исходившую от жирондистов, ибо новая конституция означала новые выборы, в победе на которых монтаньяры уверены не были — в отличие от жирондистов, по-прежнему полагавшихся на поддержку департаментов.

Весь январь, февраль и март Робеспьер развенчивал Жиронду, утверждая, что она клевещет на Париж и «гору» и подбивает народ на восстание. «Нет ни одного заседания, которое не преследовало бы цель погубить патриотов, настроить департаменты против славного народа Парижа… Вам известны уловки, к которым прибегали, чтобы убедить, будто народом Парижа верховодит небольшая кучка мятежников… Совершенно очевидно, что замысел интриганов заключается в том, чтобы вызвать в Париже серьезные беспорядки». Жирондисты действительно предлагали собрать вдали от столицы своего рода «запасной» Конвент, и беспорядки могли стать весомым предлогом для перевода Собрания в провинцию. «Наш долг в настоящее время заключается в том, чтобы не допустить восстания, ибо восстание, которое является одной из самых священных обязанностей, может стать опасным, если оно направлено против Конвента», — заявлял Неподкупный и в Собрании, и у якобинцев, и у кордельеров. Понимая, что сила жирондистов заключается в их поддержке провинцией, Робеспьер стремился реабилитировать столицу в глазах провинциалов и убедить их «любить „гору“, а не бояться ее». В Конвенте все меньше депутатов дерзали напрямую нападать на Неподкупного. Сам же он говорил: «Да, я претендую удостоиться чести стать первой жертвой бриссотинцев, но прежде, чем меня убьют, я хочу доставить себе удовольствие разоблачить их». Если судить по скудной страстями жизни Робеспьера, возможно, процесс разоблачения и в самом деле доставлял ему удовольствие.

Тем временем цены на хлеб, сахар, кофе и продукты первой необходимости стремительно росли. В столице Конвент доплачивал булочникам, чтобы фунт хлеба стоил не более трех су. Народ требовал введения максимума или твердых цен, а некоторые даже «аграрного закона», дабы каждому бедняку был предоставлен кусок земли, который он смог бы обрабатывать своими силами. Предводители «бешеных» — священник Жак Ру, некогда укрывавший у себя в доме Марата, почтовый чиновник Жан Варле, мелкий служащий Теофиль Леклерк — от имени народа требовали от депутатов Конвента выполнения обязательств, взятых перед избирателями. «Бедняк, как и богатый, даже больше, чем богатый, совершил революцию. Все изменилось вокруг бедняка — только он остался в прежнем положении», — вторил «бешеным» прокурор Коммуны Шометт.

12 февраля Жак Ру представил в Конвент петицию от всех сорока восьми секций Парижа, «поддержанную всеми 83 департаментами», в которой говорилось, что депутатам мало быть республиканцами, надо еще дать народу хлеба, «ибо там, где нет хлеба, там нет законов, нет республики, нет свободы». И «гора», и Жиронда встретили «бешеных» в штыки; ярые враги единодушно выступили против новых политических соперников — санкюлотских вожаков, за которыми стояла реальная сила, готовая в любую минуту взорваться новым восстанием. И жирондисты, и монтаньяры назвали «бешеных» агентами Питта и переодетыми аристократами. «Я сказал бы, что в сочинении петиционеров не хватает анализа общих или особенных для города Парижа причин того искусственного или стихийного голода, который они перед нами разоблачают. Исследование этих причин должно было быть главным предметом их рвения, если оно было чистым и просвещенным. <���…> Народ руководствуется всегда чистыми мотивами. Он может любить только общественное благо, ибо благо общества отвечает интересам народа. Но интриганы, столь же хитрые, сколь народ прост, и столь же извращенные, сколь народ добр, пытаются иногда злоупотреблять его добродетелями, — говорил Робеспьер, через фразу вознося хвалы народу и умело утопив в словах суть петиции. — Народ умерен, потому что он горд; он мягок, потому что он силен; он терпелив, потому что непобедим». Даже Марат, всегда поддерживавший требования разгневанного народа, заявил, что среди петиционеров «есть подлые аристократы». Возможно, сам того не желая, Марат стал для «горы» своего рода щитом против «бешеных», с которыми у него было гораздо больше общего, чем с Робеспьером. В итоге ораторы, которые «ужинали каждый день», отвергли петицию парижской бедноты.

Остановить санкюлотов, выступавших против скупщиков и спекулянтов, уже было невозможно. 24, 25 и 26 февраля в Париже начались столкновения народа с лавочниками. Парижские прачки задержали баржу с мылом, расхватали его и отправились в Конвент, где во всеуслышание заявили, что если мыло подорожает, то санкюлотам придется обходиться без чистого белья. Толпы разгневанных женщин штурмовали бакалейные лавки и насильно отбирали мыло и сахар по низким, ими же назначенным ценам. Не обходилось и без грабежей и погромов. Ряд историков полагают, что, как и в начале октября 1789 года, голод в Париже был отчасти спровоцирован, ибо запасов муки хватало, а среди арестованных за грабежи обнаруживали мужчин и женщин с холеными руками. Было это происками роялистов или, как считал Галарт де Монжуа, результатом интриг «банды Робеспьера», распространявшей по городу тревожные слухи о надвигавшемся голоде? Возможно, доля истины в его предположении есть, ибо руками «бешеных» Робеспьер хотел разделаться с жирондистами.