Александр Сегал - История эпидемий в России. От чумы до коронавируса

Во время эпидемии чумы в 1666 г. во Франкфурте было издано постановление, в котором, между прочим, записано:

1) граждане, живущие в зараженных домах, должны воздерживаться от посещения общественных рынков и церквей;

2) следует заботиться о том, чтобы умершие были похоронены не позже двух дней после смерти;

3) цирюльники должны доводить до сведения властей информацию обо всех больных чумой, которых они лечат;

4) свиньи, не имеющие пастухов, должны быть проданы хозяевами;

5) число гостей во время свадеб должно быть по возможности ограничено;

6) пастор, обходящий чумные дома, не должен соприкасаться со здоровыми людьми.

Запрещалось также продавать одежду, и убирать трупы умерших от чумы без окуривания дымом, мойки и проветривания, а также предусматривалось проведение некоторых общесанитарных мероприятий [95].

В целях личной профилактики от чумы предлагали втирание и применение различных лекарств, мазей, но главным образом проповедовалось и неукоснительно соблюдалось правило: «беги, отступай, уходи» (Fuge, recede, redi) или «беги немедленно, отступай подальше, возвращайся позднее» (Мох luge, longe recede, tarde veni).

Вполне ясные представления о заразности – «прилипчивости» болезней, вызывающих эпидемии, как известно, возникшие в древнерусской медицине еще в XIV веке, создали почву для появления и формирования на Руси ряда противоэпидемических мероприятий. На дорогах, ведущих в города, где возникало «моровое поветрие», выставляли заставы. Указания о заставах встречаются в русских летописях несколько раз. Так, в 1552 г., 10 октября: «Был клич в Новегороде о Псковичех, о гостех (куйцах), чтобы все они ехали вон, часа того, из Новагорода с товаром с каким нибуди: а поймают гостя Псковитина назавтрее в Новегороде с товаром с каким ни буди, ино его выведши за город сжечи и с товаром; а в Новегороде вымут во дворе Псковитина, ино дворника (хозяина дома) бити кнутом, а Псковитина сжечи. И бысть застава на Псковской дороги, чтоб гости с товаром не ездили во Псков, ни изо Пскова в Новгород» [96].

О сторожах «от мора» и заставах говорится также в 1566 г.: «Лета 1566 сентября в 1 день в Можайску, на Добрейском яму явилось лихое поветрие, умирали люди знамением; великий государь велел и заставу и сторожу кругом того места учинить крепкую… того же лета в тех местах то лихое поветрие утишилось. И сентября 10-го дня архиепископ писал ко государю, что в Великом Новегороде появилось лихое поветрие на шестнадцати улицах, люди умирают знаменем» [97].

В 1557 г. во время эпидемии в Пскове были поставлены на заставах сторожа: «а стражи те поставлены стерещи от мору».

За самовольный обход застав жестоко наказывали. Описывая мор в Новгороде в 1521 г., летописец сообщает, что лиц, нарушивших это постановление, приказано было «при многих людях бити батоги нещадно, чтоб ему и иным, на него глядя, впредь как не воровать через заставу ходить, было неповадно».

В пораженном болезнью городе устраивались внутренние карантины («дома печаташе»… «улицу… заперети с обоих концов»), запрещали священникам приходить к больным, хоронили умерших за пределами города. Так, в 1572 г. новгородский летописец пишет: «Месяца октября 29, в понедельник, в Новегороде которые люди есть на них знамя смертоносное, у церквей погребати не велели, и велели их из Новагорода выносити вон за город, в деревню Водопьяново, за шесть верст по Волхово вниз… и поставиши заставу по улицам и сторожей: в которой улице человек умрет знаменем и те дворы запирали и с людьми и кормили тех людей улицею, и отцом духовным покаивати тех людей знаменных не велели; а учнет который священник тех людей каяти, бояр не доложа, ино тех священников велели жещи с теми же людми з болными» [98].

Это сообщение летописца свидетельствует: во-первых, о том, что «моровое поветрие» (в данном случае чума) считалось контагиозным заболеванием, которое может передаваться посредством здоровых лиц, в данном случае священников, исповедовавших больных; во-вторых, о том, что страх перед эпидемией был так велик, что новгородские власти, которых вряд ли можно упрекнуть в атеизме, решались жечь священников, приходивших в соприкосновение с больными. Н. Я. Новомбергский замечает: «Строгость взыскания за карантинное нарушение не остановилась даже перед чашей с дарами. Приходится только пожалеть, что не всегда светская власть удерживалась на этой трудной позиции и… нередко беспрепятственно дозволяла обобщаться для крестных ходов, молебствий и других церковных служб, вследствие чего зараза распространялась с усиленною быстротою» [99].

Новгородская летопись после только что цитированного сообщения о карантине и о сжигании священников «с теми же людми з больными» говорит о том, что эпидемия в Новгороде прекратилась: «Месяца ноября в 4, в неделю, в Новегороде, на опришной стороне, государьской послании Григорий Никитичь Бормосов спрашивал игуменов и священников и старцев и всех монастырей про мор; и сказали, мору нет нигде». Следовательно, все эти меры принимались с ведома московских властей, а сведения об умерших давали священники.

Нередко было и бегство из пораженного эпидемией города, и количество убежавших из моровых мест, наверное, во много превышало количество умерших.

Однако беглецы попадали буквально из огня да в полымя, так как на заставах настрого было приказано ловить их и жечь: «…А которые люди побегаши из града и тех беглецов имаша и жгаша».

В заключении следует сказать, что нет никакой необходимости искать истоки проводимых на Руси противоэпидемических мероприятий, заимствовании их из-за рубежа, потому что, как и в Западной Европе они появились у нас на основе многовекового опыта народной медицины.

Часть вторая. XVII век Глава 5. Эпидемия на Руси в XVII веке

Начало семнадцатого столетия в России ознаменовалось рядом эпидемий «моровой язвы».

С 1601 по 1603 г. на Руси был великий «глад» и вслед за ним «мор»: «Бысть же в земле глад велик, такая же бысть беда, что отцы детей своих метаху, а муже жен своих метаху же и мроша люди яко и в прогневание божие так помроша в поветрие моровое, бысть же глад 3 года» [100].

По свидетельству Рихтера, голод не свирепствовал по всей России. Многие области, такие как: Украина, Казань, Астрахань, Устюг, Вятка и пр., не пострадали. Однако люди, кое-как спасшиеся от голода, умирали от «моровой язвы».

В одной только Москве похоронено было 127 000 покойников, не считая погибших в окрестностях города [101].

Для борьбы с голодом Борис Годунов приказал привезти хлеб с Поволожья, а для борьбы с мором распорядился отрядить особых людей для погребения умерших: «Царь же Борис повеле мертвых людей погребати в убогих домах и учреди к тому людей, кому те трупы сбирати». «Убогими домами» или «скудельницами» назывались в то время братские могилы, где хоронили тела казненных, людей, умерших в «государевой опале», а также самоубийц и погибших от несчастного случая: «Который человек вина опьется или удавится… или сам себя отравит, или какое дурно над собой учинит, и тех при церкви божией не хронити, а над ними не отпевати, а велети класти их в убогех домех» (описание города Шуи, сделанное во время Иоанна Грозного). Эти «убогие или божьи дома» обычно закапывались по мере заполнения один раз в год. Поэтому-то летописи отмечают как некую особенность, имевшую место лишь во время морового поветрия, быстрое закапывание скудельниц: «…с седьмаго четверга октября… положиша в скудельницу 4800 и покопаше, и после того в месяц и 3 дни ноября до 9 числа положиша в новую скудельницу 2700 и покопаша» [102].