Василий Цветков - Белое дело в России, 1917–1919 гг.

В тезисе о представительном Собрании получала, таким образом, дальнейшее развитие идея законосовещательного органа, высказанная еще в «Манифесте Великих Князей». Власть Великого Князя получала бы поддержку представительной власти, что в условиях роста беспорядков и начинающейся революции было существенно необходимым. Считалось, что при занятии Престола Цесаревичем из-за его «малолетства» революционные деятели не посмели бы лишить его власти насилием. По словам Гучкова, «маленький Алексей… являлся бы не только символом, но и воплощением монархической власти, и нашлось бы немало людей, готовых умереть за маленького Царя».

Сторонниками сохранения монархии при условии вступления на Престол нового Императора были военные. Генерал Алексеев в течение всего дня 3 марта безуспешно пытался связаться с Петроградом, отправлял телеграммы на имя Львова и Родзянко, настаивая на незамедлительной публикации акта отречения Государя и скорейшего объявления о присяге новому Императору, Михаилу I: «Необходимо скорейшее объявление войскам Манифеста вновь вступившего на Престол Государя для привода войск к присяге. Прошу… содействовать скорейшему сообщению мне текста означенного Манифеста», «прошу о скорейшем сообщении в Ставку текстов, которые могли бы быть представлены на подписание отказавшегося от Престола Государя», «промедление в присылке текста присяги и задержка в приведении к присяге войск приведет к катастрофе», «для спасения России надо принять все меры для сохранения в армии дисциплины и уважения к власти».

Ссылка на статью 54-ю не случайна. Она предусматривала издание Манифеста о вступлении на Престол: «В Манифесте о восшествии на Престол возвещается вместе и законный Наследник Престола, если лицо, коему по закону принадлежит наследие, существует». Вместо этого единственным документальным свидетельством факта передачи власти Михаилу Александровичу продолжала оставаться телеграмма с карандашной подписью Государя. Сохранение формального порядка преемственности власти (издание Манифеста и присяга) были чрезвычайно важны для фронта и тыла.

По мнению Алексеева, «хотя бы непродолжительное вступление на Престол Великого Князя сразу внесло бы уважение к воле бывшего Государя и готовность Великого Князя послужить своему Отечеству в тяжелые, переживаемые им дни… на армию это произвело бы наилучшее, бодрящее впечатление…». Решение Михаила Романова, с точки зрения генерала, было роковой ошибкой, гибельные последствия которой для фронта сказались в первые же недели марта 1917 г. В представленном князю Львову докладе (14 марта) Алексеев отмечал, что если в армии «большинство преклоняется перед высоким патриотизмом и самопожертвованием Государя, выразившимся в акте отречения», то «манифест в. кн. Михаила Александровича встречен с недоумением и вызвал массу толков и даже тревогу за будущий образ правления». «Нервное отношение к событиям чувствуется в 3-м кавалерийском корпусе (корпус под командованием генерала от кавалерии Ф. А. Келлера. – В.Ц .), где передачу Престола Великому Князю Михаилу Александровичу склонны понимать как вручение регентства до совершеннолетия Великого Князя Алексея Николаевича, которого считают законным наследником» (27).

Но для Михаила Александровича более важной становилась «всенародная поддержка» в той форме, насколько ее могла обеспечить представительная структура. В акте Михаила Романова это еще не созванное Собрание наделялось уже учредительно-санкционирующими правами. Если акт об отречении Николая II существенно усиливал полномочия законодательных палат, но при этом сохранял монархическое устройство («призываем всех верных сынов Отечества… повиновением Царю… помочь Ему, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы…»), то акт Михаила Романова создавал прецедент пересмотра Основных Законов еще не существующей государственной структурой – российской Конституантой: «Принял я твердое решение в том лишь случае восприять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, чрез представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства Российского…» В акте провозглашалось и новое избирательное законодательство, по существу, т. н. «четыреххвостка» (всеобщее, прямое, равное и тайное голосование). По оценке депутата Государственной Думы В. А. Маклакова: «Законным было только отречение Николая… моментом, предрешившим крушение России, было отречение Михаила. До него, до Февральских дней все было исправимо. После сего остановить ход событий было уже нельзя… в отречении Михаила сказался кульминационный пункт торжества революции, т. е. отход от легальных путей, сход с рельсов… дело в упразднении конституции, в уничтожении всякой легальной основы для дальнейшей государственной деятельности». Примечательна в этой связи и оценка Маклаковым необходимых действий генерала Корнилова в августе 1917 г.: «Если бы Корнилов попытался остановить революцию, он должен был бы возвратиться к «законности». Законность кончилась с отречением Великого Князя Михаила, и поэтому необходимо было бы вернуться к этой исходной точке. Он (Корнилов. – В.Ц.) должен был бы опереться на акт отречения Императора Николая II, который был последним законным актом, и восстановить монархию…». Еще категоричнее высказывался, уже в Зарубежье, С. П. Мельгунов: «Преступным актом 3 марта все было скомпрометировано: Манифест явился сигналом восстания во всей России» (28).

Совершенно беспрецедентным было и решение передать власть не существовавшим структурам, а новообразованным. Если возможность «отсрочки» принятия Престола в ожидании поддержки со стороны всенародного представительного Собрания диктовалась Великому Князю Родзянко и Львовым, то очевидно, что передача власти Временному правительству стала результатом усилий «кадетских юристов» (по выражению Родзянко) В.Д. Набокова и «осторожного и тонкого специалиста по государственному праву» масона Б.Э. Нольде, редактировавших акт Михаила Романова («… прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему и обеспеченному всею полнотою власти впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основе всеобщего прямого равного и тайного голосования, Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа…») (29).

По мнению ортодоксальных сторонников «самодержавной модели», акт Михаила представлял собой «самый необычайный, самый незаконный, самый невероятный документ, известный в истории». Эмигрантский писатель И. П. Якобий отмечал: «Не отрекаясь от Престола, а лишь временно отказываясь от «восприятия» верховной власти, Великий Князь парализовал на неопределенный срок всякую возможность не только реставрации, но хотя бы предъявления другим лицом права на Престол, который вакантным еще не мог почитаться».