Владимир Чунихин - Переворот (СИ)

Сталин произвел бы на собеседника более убедительное впечатление, если б, вместо клеветы на прошлое, открыто противопоставил политику Термидора политике Октября. "В глазах Ленина — мог бы он сказать — Лига Наций была машиной для подготовки новой империалистской войны. Мы же видим в ней — инструмент мира. Ленин говорил о неизбежности революционных войн. Мы же считаем экспорт революции — чепухой. Ленин клеймил союз пролетариата с империалистской буржуазией, как измену. Мы же изо всех сил толкаем международный пролетариат на этот путь. Ленин бичевал лозунг разоружения при капитализме, как обман трудящихся. Мы же строим на этом лозунге всю политику. Ваше трагикомическое недоразумение, — мог бы закончить Сталин, — состоит в том, что вы принимаете нас за продолжателей большевизма, тогда как мы являемся его могильщиками"…

…Декрет Совета народных комиссаров от 12 января 1918 г., полагая начало регулярным вооруженным силам, следующими словами определил их назначение: "С переходом власти к трудящимся и эксплоатируемым классам возникла необходимость создания новой армии, которая явится оплотом советской власти… и послужит поддержкой для грядущей социалистической революции в Европе". Повторяя в день Первого мая "социалистическую клятву", которая пока еще удержалась с 1918 г., молодые красноармейцы обязуются "пред лицом трудящихся классов России и всего мира" в борьбе "за дело социализма и братства народов — не щадить ни своих сил, ни самой жизни". Когда Сталин именует ныне международный характер революции "комическим недоразумением" и "чепухой", он обнаруживает, помимо всего прочего, недостаточное уважение к основным декретам советской власти, не отмененным еще и до сего дня…

…Бывшие противники привлечения в армию "генералов" сами стали тем временем генералами; глашатаи международного генерального штаба успокоились под сенью генерального штаба "в отдельной стране"; на смену "войне классов" пришла доктрина коллективной безопасности"; перспектива мировой революции уступила место обоготворению статус-кво. Чтоб вызывать доверие возможных союзников и не слишком раздражать противников требовалось уже не отличаться во что бы то ни стало от капиталистических армий, а наоборот, как можно больше походить на них. За изменениями доктрины и перекраской фасада происходили тем временем социальные процессы исторического значения. 1935 год ознаменовался для армии своего рода двойным государственным переворотом: в отношении милиционной системы и в отношении командного состава…

…Наше предположение было бы неоспоримо потверждено точной диаграммой Красной Армии, до и после контрреформы; таких данных у нас, однако, нет, а если бы и были, мы не сочли бы возможным ими пользоваться публично. Но существует всем доступный факт, который не допускает двух толкований: в то самое время, как советское правительство снижает удельный вес милиции в армии на 57 %, оно восстанавливает казачество, единственное милиционное формирование царской армии! Всякая кавалерия — привилегированная и наиболее консервативная часть армии. Казачество было всегда наиболее консервативной частью кавалерии. Во время войны и революции оно служило полицейской силой — сперва царю, потом Керенскому. При советской власти оно неизменно оставалось Вандеей. Коллективизация, к тому же проведенная среди казачества с особенными насилиями, еще не могла, разумеется, изменить его традиций и склада. Зато, в виде изъятия, казачеству возвращено право иметь собственных лошадей. Нет, конечно, недостатка и в других поблажках. Можно ли сомневаться, что степные всадники снова окажутся на стороне привилегированных против недовольных? На фоне непрекращающихся репрессий против оппозиционной рабочей молодежи восстановление казачьих лампасов и чубов есть, несомненно, одно из самых ярких выражений Термидора.

Еще более оглушительный удар нанесен принципам Октябрьской революции декретом, восстанавливающим офицерский корпус во всем его буржуазном великолепии. Командный состав Красной Армии, со своими недостатками, но и со своими неоценимыми достоинствами, вырос из революции и Гражданской войны. Молодежь, перед которой самостоятельная политическая деятельность закрыта, выделяет, несомненно, немало выдающихся представителей в ряды Красной Армии. С другой стороны, прогрессирующее перерождение государственного аппарата не могло, в свою очередь, не отразиться на широких кругах командного состава. На одном из публичных совещаний Ворошилов, развивая общие места насчет необходимости для командиров быть образцом для своих подчиненных, тут же счел нужным сделать такое признание: "к сожалению, я не могу особенно хвастаться": низы растут, между тем "зачастую командные кадры не поспевают"; "нередко командиры не в состоянии должным образом ответить" на новые запросы и пр. Горькое признание наиболее ответственного, по крайней мере, формально, руководителя армии способно вызвать тревогу, но не удивление: то, что Ворошилов говорит о командирах, относится ко всей бюрократии. Правда, сам оратор не допускает и мысли о том, что правящая верхушка может быть причислена к тем, которые "не поспевают": не даром же она всегда и везде кричит на всех, сердито топает ногами и приказывает быть на высоте. Однако, на самом деле именно бесконтрольная корпорация "вождей", к которой принадлежит Ворошилов, и является главной причиной отставанья, рутины и многого другого.

Армия есть сколок общества и болеет всеми его болезнями, чаще всего при более высокой температуре. Ремесло войны слишком сурово, чтоб мириться с фикциями и подделками. Армия нуждается в свежем воздухе критики. Командный состав нуждается в демократическом контроле. Организаторы Красной Армии не закрывали на это глаз с самого начала и считали нужным подготовлять такую меру, как выборность командного состава. "Рост внутренней спайки частей, выработка у солдат критического отношения к себе самим и к своим начальникам… — гласит основное решение партии по военному вопросу, — создают благоприятные условия, в которых начало выборности лиц командного состава может получить все более и более широкое применение". Однако, через пятнадцать лет после того, как вынесено было это решение, — срок, казалось бы, достаточный, для упрочения внутренней спайки и самокритики — правящая верхушка повернула на прямо противоположный путь.

В сентябре 1935 г. цивилизованное человечество, друзья, как и враги, не без изумления узнало, что Красная Армия будет увенчиваться ныне офицерской иерархией, которая начинается лейтенантом и кончается маршалом. По объяснению Тухачевского, фактического руководителя военного ведомства, "введение правительством военных званий создает более устойчивую основу для выращивания командирских и технических кадров". Объяснение сознательно двусмысленно. Командные кадры укрепляются прежде всего доверием солдат. Именно поэтому Красная Армия начала с упразднения офицерского корпуса. Возрождение иерархической касты вовсе не требуется интересами военного дела. Практическое значение имеет командный пост, а не чин. Инженеры или врачи не имеют чинов, однако же общество находит способы поставить каждого из них на нужное место. Право на командный пост обеспечивается выучкой, дарованием, характером, опытом, которые нуждаются в непрерывной и притом индивидуальной оценке. Чин майора ничего не прибавит командиру батальона. Возведение в маршальское звание пяти старших начальников Красной Армии не придаст им ни новых талантов ни дополнительной власти. "Устойчивую основу" получает на самом деле не армия, а офицерский корпус, ценою отдаления от армии. Реформа преследует чисто политическую цель: придать новый социальный вес офицерству. Молотов так в сущности и определил смысл декрета: "поднять значение руководящих кадров нашей армии". Дело не ограничивается, при этом, одним лишь введением званий. Одновременно идет усиленное строительство квартир для командного состава: в 1936 г. должно быть построено 47.000 комнат; на выплату жалованья отпущено на 57 % больше по сравнению с предшествующим годом. "Поднять значение руководящих кадров" значит, ценою ослабления моральной связи армии, теснее связать офицерство с правящими верхами.