Андрей Фурсов - Фурсов о 2020-м

Вопрос:

Как сочетается картина нарастающего контроля с этим хаосом, который творится сейчас в США? Многие рассматривают беспорядки в контексте лобового столкновения демократов с республиканцами, но, вместе с тем, и тех, и других часто рассматривают как две фракции одного и того же клуба глобального управления. Допускаете ли Вы, что американские события инспирируются из третьего центра, например, из Лондона или откуда-то еще?

Ответ:

Мир намного сложнее, чтобы управляться из одного центра, будь то Лондон, Нью-Йорк или, условно, Шанхай. Кроме того, нужно забыть о демократах и республиканцах как партийных структурах. Партийная форма политической организации свое отжила, как и сама политика. Во всем мире партии уже давно превратились в административношоу-бизнесные структуры правящего слоя. Там же, где политики, в строгом смысле слова, не существовало, как, например, в России и Китае, партии, будь то КПСС, Коммунистическая партия Китая или то, что пришло на смену КПСС в Российской Федерации, партиями не являются. Это нечто другое. Причем в России даже это «нечто другое» с затуханием постсоветской эпохи агонизируют. Это особенно наглядно проявляется в попытках создать вместо старых постсоветских партий новые. Им исходно уготована судьба привластных инвалидов детства, сделочная позиция которых по отношению к власти будет намного слабее, чем таковая КПРФ или даже ЛДПР, чаще всего выполняющих для власти функцию «нанайских мальчиков». В США под маской республиканцев и демократов идет борьба совсем других сил, разворачивается совершенно другой, намного более серьезный конфликт. Речь идет о схватке внутри верхушки мирового капиталистического класса, о схватке за посткапиталистическое будущее, за то, кто кого отсечет от этого будущего и в нем. Несколько упрощая ситуацию, этот конфликт можно определить, как борьбу ультраглобалистов с их установкой на безгосударственный финансово-корпоративный электронно-цифровой мир. Так называемый концлагерь и глобалистов с их курсом на сохранение государства. Отсюда борьба за суверенитет. Модернизированная промышленность, а, следовательно, обеспечение определенных позиций, частично сокращающихся рабочих и средних слоев. При этом государство подчиняется и МВФ, и Всемирному Банку. Но, главное, продолжает существовать. В мире ультраглобалистов государства нет. Это мир мощных корпораций типа Ост-Индской компании или территории анклавов, Нео-Венеций. Мир, населенный людьми, а, по сути, биороботами без национальных, расовых, религиозных и даже половых различий. И Обама, и Клинтон — ультраглобалисты. Сегодня лицо ультраглобализма — это Хилари Клинтон, которую в «Живом Журнале» удачно окрестили Бастиндой (злая колдунья из фиолетовой страны Мигунов в «Волшебнике Изумрудного города»). За четыре года президентства Трамп успел поломать многое из того, что строили ультраглобалисты: Трансатлантическое партнерство, Транстихоокеанское партнерство, финансирование Америкой Всемирной Организации Здравоохранения и так далее. Не надо иллюзий. Трамп выполняет, причем непоследовательно и нечетко, волю определенного сегмента мирового и, прежде всего, американского капиталистического класса. Объективно, союзником этого сегмента является часть западноевропейских элит с правыми установками. По ним сейчас работает Стив Беннон. До недавнего времени антигосударственные устремления ультраглобалистов имели жесткое ограничение. Прежде чем демонтировать те же США, сначала нужно было демонтировать Российскую Федерацию и КНР. США, ведь, это не просто государство (последним Президентом США, как государства, был Ричард Никсон), а отчасти государство, отчасти кластер транснациональных корпораций, железный кулак всех глобалистов — и умеренных и ультра. Однако с так называемой цифровизацией стало возможным обнулить или, как минимум, существенно ослабить одновременно всю большую тройку государств, до сих пор, так или иначе, пусть непоследовательно, в режиме «шаг вперед, два шага назад», противостоящих ультраглобализму.

Вопрос:

Каким образом?

Ответ:

Сейчас много говорят об электронном правительстве, о цифровом государстве, контролирующем, прежде всего, социальные сети. Даже термин такой появился — «нетократия» (от слова «net», сеть). «Цифровое государство» (в кавычках, потому что в строгом смысле слова оно государством не является, это иная форма власти) существует отчасти рядом с обычным, функционально иерархическим, отчасти, причем от большей части, встроено в него. Формально — с целью усиления эффективности и оптимизации процессов, а по существу — для его уничтожения, поскольку сети, по сути своей, носят надгосударственный характер. Цифровая государственность — это глобальная власть. Как заметил Бауман, капитал, и, добавлю я, все остальное, превратившееся в электронный сигнал, не зависит от государства, из которого он послан, от государств, чьи границы он пересекает, и от государства, в которое он приходит. Глобальная цифровая власть надстраивается над государством эпохи модерна также, как это последнее (именно для него Макиавелли придумал термин «le stato») надстраивалось в 16–17 веках над традиционным локальными и региональными структурами власти, обнуляя их в организационно-властном отношении. В условиях триумфа цифры, если он состоится, старое государство модерна, в принципе, можно и не разрушать до конца. Оно останется скорлупой, на которую можно списывать огрехи, или даже чем-то вроде «дрессированного медведя в цирке». Глобальная цифровая власть — это почти идеальная форма для так называемого глубинного государства. Здесь только нужно уточнить. Во-первых, не глубинного государства, а глубинной власти, так как государство — штука формализованная, а так называемое глубинное государство — нет. Вовторых, нужно говорить о глубинных государствах, они есть во всех крупнейших странах мира, то есть о структурах (именно так, во множественном числе) глубинной власти. Процесс оформления структур глубинной власти — это 1960–1980 годы. Связан он с появлением офшоров, финансализацией капитализма, развитием транснациональных корпораций, на которые в значительной степени переориентировались часть спецслужб и часть госаппарата. При этом формально и те, и другие оставались на госслужбе. Автономным источником структур глубинной власти стал контроль над наркотрафиком и нелегальной частью торговли оружием, золотом и драгоценными металлами, сырьем. Иными словами, криминальная глобальная экономика. Глобализация стартовала как криминализация мировой экономики, а ее операторы стали, по выражению Маркеева, глобалистами до глобализации. По всей видимости, структуры глубинной власти сформировались и в Советском Союзе. Это триада, состоящая из сегментов КГБ, тогдашнего ГРУ, партхозноменклатуры и курируемая ими теневая экономика, прежде всего, в Грузии, Армении, Прибалтике, на юге России и на Украине. Собственно говоря, перестройка, как легализация теневых капиталов и превращение власти в собственность. Это, главным образом, ее рук дело. Процесс, проведенный ею в кооперации как со структурами глубинной власти крупнейших государств и закрытыми наднациональными структурами капсистемы, причем не такими, как пресловутый Бильдербергский клуб, а с намного более серьезными — это и «Circle» (круг), и «Сиекль» (фьек) и так далее, так и с самими этими государствами. В какой степени советская структура глубинной власти сохранилась в качестве самостоятельного игрока, а в какой интегрировалась в политико-экономические структуры современного мира — вопрос, конечно, открытый и не самый интересный. Решающую роль в борьбе за мировое послекапиталистическое будущее играют совсем другие силы. И это уж точно не республиканцы и не демократы. Они, в лучшем случае, тени реальных игроков.