Жак Ле Гофф - Средневековый мир воображаемого

«Соотнесенность мифа с данностью, наличествующей в сознании людей, очевидна, однако ее нельзя отождествить с повторным представлением . Она имеет диалектическую природу, поэтому институты, описанные в мифах, могут быть противоположны институтам реальным. Это происходит всегда, когда миф пытается выразить негативную истину… В конечном счете мифологические спекуляции не отражают реальность, а оправдывают присущую ей дурную сторону, ибо крайности воображаются в них только для того, чтобы подчеркнуть их совершеннейшую невыносимость » [261] Cl. Levi-Strauss. La Geste d'Asdiwal. Loc. cit., pp. 30–31. . То, что верно для мифа, для литературного произведения верно вдвойне; к произведению литературы во всех его проявлениях следует относиться с почтением, не пытаясь разложить его на исходные элементы, ибо в нем всегда присутствуют идеологические параметры и личный выбор автора [262] «С помощью структурного анализа дать объяснение тому, что в принципе может быть объяснено, но никогда до конца; в остальном же постараться выявить — в большей или в меньшей степени — наличие такого типа детерминизма, который следует искать на уровне статистическом или социологическом, уровне, не связанном с историей личности, общества или отдельной его группы» (см.: CI. Levi-Strauss. L'Homme nu. Paris, 1971, p. 560). . Разумеется, существует такая литература, которая представляет собой всего лишь деградировавшую форму мифа, форму, названную Леви-Строссом в его классификации «романом-фельетоном» [263] L'Origine des manieres de la table. Paris, 1968, pp. 105–106. . Среди куртуазных романов были романы-фельетоны, однако если рассматривать явление в комплексе, то данный литературный жанр, скорее, обладает свойствами некоего глобального идеологического проекта. Проект этот, получивший удачное определение Э. Кёлера [264] E. Kohler. Ideal und Wirklichkeit in der Hofischen Epik (trad. franc., citee p. 152, п. 1). , возник в период, названный М. Блоком «вторым феодальным возрастом», когда дворянство, столкнувшись с угрозой усиления королевской власти и развитием городов, превращается из «класса действующего» в «класс правовой», ставит своей целью восстановление порядка, основы которого начинают неуклонно подвергаться сомнению. Роман, произведение, написанное и предназначенное для прочтения, сознательно исключает смешанную публику, которая слушала chansons de geste. В «потребители» романа приглашаются только два высших сословия общества: рыцарство и духовенство . Именно эту мысль выражает в своих знаменитых стихах автор «Романа о Фивах» [265] G. Raynaud de Lage edit. Paris, 1966. :

(Ибо сумеют извлечь из него пользу только клирики и рыцари, другие же будут слушать и понимать не больше, чем понимает осел, слушая игру на арфе; а уж о волосатых дикарях, о вилланах, о пастухах я даже и речи не веду.)

Однако клирики и рыцари также находятся на разных уровнях. Именно для рыцаря, а не для клирика предназначена используемая повсеместно модель авантюры. Разумеется, модель эта сложная, по природе своей амбивалентная, в рамках ее могут существовать различные полюса притяжения: вспомним критику «Тристана», данную Кретьеном в «Клижесе» [266] A. Micha edit. Paris, 1970, v. 3105–3124. . Однако Э. Кёлер дал исчерпывающую обобщающую формулировку, резюмирующую подобные попытки критики: «Авантюра — это средство превозмочь противоречие, существующее между жизненным идеалом и реальной жизнью. Роман идеализирует авантюру и тем самым придает ей моральную ценность, дистанцирует ее от конкретного источника и помещает в центр воображаемого феодального мира, где общность интересов различных слоев знати, на деле уже принадлежащая прошлому, все еще кажется возможной» [267] Quelques observations… Loc. cit., p. 27. . Куртуазная любовь, «драгоценная и святая» («Ивейн», ст. 6044), является отправной точкой авантюры, равно как и завершающим ее пунктом; рыцарь покидает придворный мир и отправляется в мир дикий только для того, чтобы вновь вернуться к придворной жизни. Во время своих странствий герой, в согласии с желанием церковников, спасает других людей и тем самым обеспечивает себе вечное спасение. В романе Кретьена отшельник не дает рыцарю полностью порвать с миром людей, а дама Норуазон возвращает его в рыцарское сословие. Виллан же представляет третью — после клириков и рыцарей — функциональную группу из трех, на которые средневековые идеологи — после различных попыток иных членений, описанных Ж. Дюмезилем, — разделили социальный универсум; виллан, бесспорно, принадлежит к людям, и его безобразие является классификационным.

Но так как речь идет о воображаемом мире — а это признается даже самими авторами куртуазных романов [268] См.: H.R. Jauss. Loc. cit, pp. 65–70. , то мы вынуждены расширять наши познания, изучая — используя терминологию Фрейда — «замещения» и «сгущения», а также поэтические гиперболы и инверсии. Возьмем, к примеру, проблему инициации. Церемониал, посредством которого будущие рыцари становятся полноправными членами рыцарского сообщества, является — и факт этот известен уже давно — инициационным ритуалом, полностью сопоставимым с аналогичными обрядами, существующими во многих обществах [269] Сходство ритуала посвящения в рыцари и инициационных ритуалов «примитивных» обществ, насколько нам известно, впервые было отмечено в работе: J. Lafitau. Moeurs des sauvages ameriquains comparees aux moeurs des premiers temps. Paris, 1724, I, pp. 201–256, pp.1-70, 283–288. . Но также совершенно ясно, что под инициационную схему, включающую в себя уход и возвращение, можно легко подвести сами куртуазные романы [270] Для этого нет необходимости прибегать к рискованным восточным параллелям, как это сделано в работе: Р. Gallais. Perceval et l'initiation. . Поразительно, что радостное событие посвящения, ожидающее многих будущих рыцарей [271] О процедуре посвящения в рыцари см. в работах: Marc Block. La societe feodal, II. Paris, 1940, pp. 46–53; J. Flori. Semantique et societe medievale. Le verbe adouber et son evolution au XIIe siecle // Annales E.S.C., 1976, pp. 915–940. на поле боя или в праздник Пятидесятницы, в романах Кретьена, от которых мы стараемся не отрываться, играет крайне ограниченную роль. В «Ивейне» посвящения нет вовсе, в «Персевале и Клижесе» это событие не является поворотным моментом рассказа. Герои, уже посвященные в рыцари, отправляются в «лес приключений»; тема юности, основная тема chanson de gestes, в куртуазном романе имеет относительно второстепенное значение. Таким образом, романная инициация стоит от инициации «реальной» на достаточно далеком расстоянии, как временном, так и пространственном. В своей обстоятельной статье [272] G. Duby. Au XIIe siecle: les «jeunes» dans la Societe aristocratique // Annales E.S.C., 1964, pp. 835–896, переизд. в: Hommes et Structures du Moyen Age. Paris, 1973, pp. 213–226. Также см. работу: E. Kohler. Sens et fonction du terme «jeunesse» dans la poesie des troubadours // Melanges Rene Crozet. Poitiers, 1966, pp. 569 sq. , посвященной «молодежи» XII столетия, Ж. Дюби подводит нас к следующему заключению.