Роберт Круз - За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии

Губернаторы дискредитировали общие положения о веротерпимости, издавая административные указы о закрытии мечетей и школ. Но тем самым они лишали себя управленческого аппарата, который шел рука об руку с веротерпимостью в остальных частях империи. Их отношение к религиозным учреждениям и мусульманским структурам на этой территории затрудняло формирование связей между мусульманами и государством. К концу века эти административные меры привели к отчуждению и казахских элит, и простых людей. В ответ они вместе с мусульманами всей империи все громче требовали предоставить им законные права, включая доступ к мечетям, исламским школам и возможность жить согласно шариату. Эта политика вкупе с колонизацией казахских пастбищных земель славянскими поселенцами ослабляла локальные позиции режима и дестабилизировала его власть в степи [296] Об этих более общих вопросах см.: Brower D. Turkestan and the Fate of the Russian Empire. London: Routledge Curzon, 2003. . Опасаясь беспорядков и неконтролируемой деятельности мусульманских клириков, на рубеже веков правительство возвратилось, но лишь частично, к политике, объединявшей веротерпимость с иерархическим контролем.

Проблемы России в степи напоминали те, что вставали перед другими модернизировавшимися государствами при столкновении с кочевым населением. С конца XVIII по середину XIX в. царское государство действовало примерно так же, как его мусульманские соперники. В Османской империи и, позже, в Афганистане централизованные режимы ограничивали автономию кочевых сообществ. Они вводили налоги и воинские повинности и содействовали оседлому земледелию. Экспансия официально поддерживаемых религиозных учреждений – то, что османский администратор Осман Нури Паша назвал «цивилизующей оградой шариата», – играла принципиальную роль в проникновении государства в автономные племенные зоны [297] Deringil S. The Well-Protected Domains: Ideology and the Legitimation of Power in the Ottoman Empire, 1876–1909. London: Tauris, 1998. P. 44–67, цит. на с. 51; Он же. «They Live in a State of Nomadism and Savagery»: The Late Ottoman Empire and the Post-Colonial Debate // Comparative Studies In Society and History. 2003. 45. No. 2 (April). P. 311–342; Kasaba R. L’ Empire ottoman, ses nomades et ses frontiers aux XVIII e et XIX e siècles // Critique Internationale. 2001. No. 12 (June). P. 111–127; Ghani A. Islam and State-Building in a Tribal Society: Afghanistan, 1880–1901 // Modern Asian Studies. 1978. 12. Pt. 2. P. 269–284. .

Применение правовых норм, разработанных официальной религиозной элитой в этих странах, как и в степях к северу от Каспия, основывалось на претензиях на религиозную ортодоксию и аутентичность. Казахи, как и кабилы Северной Африки, считались у своих мусульманских соседей несовершенными мусульманами (а в этнографической литературе эпохи модерна считали таковыми и сами себя) [298] В некоторых племенных обществах поддержание границ между группами оказывалось столь же важным для оформления взглядов на гетеродоксию, сколь и споры о корректной интерпретации исламской традиции. См., например: Tapper R. Holier Than Thou: Islam in Three Tribal Societies // Islam in Tribal Societies: From the Atlas to the Indus / Ed. Akbar S. Ahmed and David M. Hart. London: Routledge and Kegan Paul, 1984. P. 244–265. Анализ и критику часто повторяемых утверждений, что казахи – «поверхностные» мусульмане, см.: Privratsky B. G. Muslim Turkistan: Kazak Religion and Collective Memory. Richmond, Surrey: Curzon, 2001; Frank A. J. Muslim Religious Institutions in Imperial Russia: The Islamic World of Novouzensk District and the Kazakh Inner Horde, 1780–1910. Leiden: Brill, 2001. P. 274–313. . Эти представления сформировали французскую, британскую и российскую колониальную политику поддержки светских племенных «обычаев» против исламского права, но их нельзя воспринимать буквально как свидетельство нерелигиозности или неблагочестия казахов [299] Lorcin P. M. E. Imperial Identities: Stereotyping, Prejudice and Race in Colonial Algeria. London: Tauris, 1995; Gilmartin D. Customary Law and Sharī’at in British Punjab // Sharī’at and Ambiguity In South Asian Islam / Ed. Katherine P. Ewing. Berkeley: University of California Press, 1988. P. 43–62. . Споры о религии казахов скорее выявляют господство более узкого понимания исламской ортодоксии в умах этнографов, чиновников, информаторов государства и посредников. На практике эти нормативные понятия не всегда получали государственную поддержку. Не мешали они и религиозным изменениям и непрерывному развитию специфически казахских мусульманских идентичностей. Как показал Аллен Франк, казахи под российским правлением в XIX в. пережили нечто вроде «исламской трансформации» [300] Frank A. J. Islamic Transformation on the Kazakh Steppe, 1742–1917: Toward an Islamic History of Kazakhstan under Russian Rule // The Construction and Deconstruction of National Histories in Slavic Eurasia / Ed. Tadayuki Hayashi. Sapporo: Slavic Research Center, 2003. P. 261–289. См. также: An Islamic Biographical Dictionary of the Eastern Kazakh Steppe, 1770–1912: Qurbān-‘Alī Khālidī / Eds A. J. Frank, A. Mirkasyim Usmanov. Brill: Leiden, 2005. . Знатные казахи инициировали контакты с мусульманскими учеными из соседних регионов и нанимали их учителями к своим детям. Казахские родители посылали детей в региональные центры исламского образования и благочестия – такие, как Семипалатинск и Петропавловск, или в медресе в Каргалы, Астрахани и Троицке. Они читали исламскую литературу, в том числе поэтические сочинения о жизни крупных исламских деятелей, опубликованные в недорогих изданиях в Казани и Оренбурге. Многие даже начали переписывать свои родословные, заменяя немусульманских предков мусульманскими. Несмотря на споры между царскими чиновниками и изменения в политике, в конце XIX и начале ХХ в. Pax Russica по-прежнему поддерживал условия, благоприятные для распространения в степи новых форм исламского благочестия.

При Екатерине государственные элиты ассоциировали ислам с цивилизованностью. В рамках ее планов по умиротворению юго-восточного пограничья государство поддерживало строительство мечетей и исламских школ с татарскими учителями [301] Султангалиева Г. «Татарская» диаспора в конфессиональных связях казахской степи (XVIII–XIX вв. // Вестник Евразии. 2000. № 4. С. 20–36. Об имперской политике XVIII в. в целом см.: Khodarkovsky M. Russia’s Steppe Frontier: The Making of a Colonial Empire, 1500–1800. Bloomington: Indiana University Press, 2002; Yaroshevsky D. B. Imperial Strategy in the Kirghiz Steppe in the Eighteenth Century // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1991. 39. No. 2. S. 221–224; Yaroshevsky D. B. Attitudes toward the Nomads of the Russian Empire under Catherine the Great // Literature, Lives, and Legality In Catherine’s Russia / Eds A. G. Cross, G. S. Smith. Nottingham: Astra Press, 1994. P. 15–24. . Организация учреждений, связанных с монотеистической и космополитической религией, как казалось, давала экономный и просвещенный способ посадить казахов на землю и цивилизовать. Культивирование ислама должно было не только блокировать влияние османского султана, но и отвратить казахов от угона скота и пленников у других беспокойных подданных на пограничье, включая башкир, калмыков и русских.

При помощи мечетей и школ имперское правление должно было «вселять в них [казахов] людкость и лучшее обхождение» [302] Цит. по: Добромыслов А. Заботы императрицы Екатерины II о просвещении киргизов // Труды Оренбургской ученой архивной комиссии. Т. 11. Оренбург: Губернская типография, 1902. С. 51. (В русских источниках XVIII – начала XX в. казахов называли «киргизами» или «киргиз-кайсаками». – Примеч. пер. ) . К агентам имперского правления относились служители религии, набранные в городах и селах Поволжья и Оренбургского края, включая первого муфтия ОМДС. Режим призывал своих мусульманских подданных показать казахам блага трудолюбивой и нравственной жизни под покровительством царя. Но казахи были не только пассивными объектами имперской стратегии исламизации. С конца XVIII в. они обращались к российским властям с просьбами разрешить мусульманам из Поволжья и Оренбургского края жить у них в качестве религиозных ученых [303] Губернатор Осип Игельстром нанял будущего муфтия Хусаинова за 150 рублей в год, чтобы тот убедил казахов принять ислам и стать российскими подданными. См.: Архив Графа Игельстрома // Русский архив. 11. 1886. С. 346. С конца 1780‐х гг. и как минимум в течение первой четверти XIX в. Оренбургская пограничная комиссия назначала людей на оплачиваемые должности в мечетях и школах, «для обучения киргизских детей учрежденных» в пограничных поселениях. См.: ЦГИАРБ. Ф. I-295. Оп. 4. Д. 498. Л. 18–20. Об улемах в степи см.: Мәржани Ш. Мѳстәфадел-әхбар фи әхвали Казан вә Болгар (Казан hәм Болгар хәлләре турында файдаланылган хәбәрләр) / Ред. . Н. Хәйәруллин. Казан: Татар. Кит. Нәшр., 1989; Султангалиева Г. «Татарская» диаспора; Франк А. Татарские муллы среди казахов и киргизов в XVII–XIX веках // Культура, искусство татарского народа: Истоки, традиции, взаимосвязи. Казань: Институт языка, литературы и истории им. Г. Ибрагимова, 1993. С. 124–128; Frank A. J. Muslim Religious Institutions. C. 275. .