Роберт Круз - За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии

Используя терминологию, которая часто применялась к татарам – а в западных губерниях к евреям, – Арендаренко также обвинял суфиев из городов Центральной Азии (которых называл этнонимом «сарты») в том, что они сочетают миссионерскую деятельность с низменными проявлениями хищнического эгоизма. Он заявлял, что суфий-сарт с его «типичною жадностию, с ненасытностию, свойственной в таких размерах только природе сарта, тянет с своей жертвы все, начиная от домашних, разумеется, лучших животных до пригожих киргизских девушек, которых ишаны или берут в жены себе, или отдают родственникам также спокойно, как и лошадь» [350] Туркестанские ведомости. 15 января 1880, цит. по: Позднев П. Дервиши в мусульманском мире. С. 324–325. .

Генерал Н. А. Крыжановский, управлявший оренбургским пограничным регионом, рассуждал, что он мог бы сократить «влияние магометанского духовенства на киргизов», выведя их из-под юрисдикции ОМДС – учреждения, которое он и другие губернские чиновники считали серьезным соперником своей власти. Уже в октябре 1852 г. оренбургский и самарский губернатор граф Перовский запретил ОМДС вмешиваться в казахские дела. В «Положении» 1868 г. также повторялись требования Крыжановского об ограждении казахов от его влияния [351] Закон, запрещавший ОМДС принимать дела с участием казахов, снова появился в «степном уложении» 1891 г. (статьи 97, 98). Тем не менее мусульмане продолжали нарушать его, например в делах 1880 г. (что привело к повторному запрету на связи между Уфой и мусульманами Туркестанского генерал-губернаторства) и 1892 г. (в Уральске). См.: СЦОМДС. 16, 60–61. .

Но казахи по-прежнему обращались в Уфу за руководством в религиозных делах. В 1866 г. оренбургские власти узнали, что казахи все еще обращаются в ОМДС со своими брачными тяжбами и оно принимает их дела, ссылаясь на положение «Свода законов», которое давало право каждому «племени» или «народу» заключать браки согласно своим законам и обычаям независимо от церкви или государственных властей [352] РГИА. Ф. 821. Оп. 8. Д. 602. Л. 6 – 6 об. Несмотря на инструкции Перовского, оренбургский муфтий продолжал участвовать в казахских делах и направлять решения по брачным тяжбам в соответствии с исламским правом, как в случае обвинения, выдвинутого некой казашкой против своего мужа в Троицке в 1854 г. См.: ЦГИАРБ. Ф. I-295. Оп. 3. Д. 3583. . Далее, в сентябре 1869 г. Крыжановский пожаловался министру внутренних дел, что официальные муллы из разных мест доносят ОМДС на казахов, которые отказываются совершать религиозные ритуалы. Не только клирики просили ОМДС помочь им дисциплинировать нерелигиозных прихожан, но и миряне добивались его вмешательства. Эти казахи требовали, чтобы в их тяжбах посредничали исламские ученые на основе шариата [353] РГИА. Ф. 821. Оп. 8. Д. 608. Л. 1. .

Чтобы запретить муфтию и служащим ОМДС принимать такие прошения или поддерживать контакты с учеными и служителями религии в казахских общинах, царские власти были вынуждены действовать угрозами. В то же время критики государственной политики доказывали, что распространение шариата за счет якобы светского патриархального адата доказывает необходимость ликвидации ОМДС. В 1884 г. миссионер и востоковед Николай Иванович Ильминский писал обер-прокурору Святейшего синода Константину Петровичу Победоносцеву, предупреждая его об опасности, которую, по его мнению, представляло собой ОМДС как «мусульманско-культурный центр в России».

Он утверждал, что посредством его татары стремились «объединить и сплотить» всех мусульман империи, ссылаясь на недавнее объединение Германии как «пример» такого рода деятельности. Ильминский жаловался, что хотя казахи выведены из-под юрисдикции ОМДС, «сердце их тянет к нему по старой привычке» [354] Письма Николая Ивановича Ильминского. С. 63–64. .

Миссионеры вроде Ильминского по-прежнему настаивали, что ислам не пустил по-настоящему глубоких корней у кочевников, хотя только в середине 1880‐х Императорское православное миссионерское общество начало развивать свою сеть в степи. К своему разочарованию, миссионеры встретили конкурентов в лице татар и других мусульманских подданных, которых православные подозревали в проведении своей миссионерской программы. Роберт Джераси показал, что миссионеры даже подозревали казахов в том, что они обращают в ислам русских поселенцев и казаков, не имевших церквей в своих изолированных поселениях. Один из этих миссионеров, священник Никольский, обвинял власти и указывал на некоего администратора, который облачался в казахские одежды и пропагандировал исполнение исламских ритуалов, хотя казахи на самом деле были «не полностью исламизированы». Он жаловался, что не кто иной, как «русский православный человек» «со спокойной совестью решает учить киргизов правильному соблюдению религиозных, мусульманских законов» [355] Geraci R. P. Going Abroad or Going to Russia? Orthodox Missionaries in the Kazakh Steppe, 1881–1917 // Of Religion and Empire: Missions, Conversion, and Tolerance in Tsarist Russia / Eds R. P. Geraci, M. Khodarkovsky. Ithaca: Cornell University Press, 2001. P. 274–310, цит. на с. 297–303. .

Степная политика подвергалась критике и с другой стороны. Некоторые наблюдатели доказывали, что официально принятые предположения о равнодушии казахов к религии заставили власти пренебречь возможностью смены религии. Полагая, что обычное право будет выполнять те дисциплинарные функции, которые в остальные частях империи выполняла религия, власти не смогли создать институциональный аппарат государственного контроля над степной религией. Шахимардан Ибрагимов и другие критики татарских мулл и туркестанских святых указывали, что вопреки заявленной цели степной политики, из‐за малочисленности указных мулл казахи стали сильнее зависеть от бродячих имамов, над которыми государство не имело надзора и контроля. Ссылаясь на свидетельства из Каракаралинского уезда, Ибрагимов отмечал, что утвержденные государством религиозные лидеры усвоили привычку делегировать исполнение ритуалов и других обязанностей «частным лицам». Эта тенденция фактически уничтожила долго ценимое властями деление на «магометанское духовенство» и «мирян». Это, в свою очередь, породило частые жалобы на то, что брачные тяжбы заканчиваются перед царскими властями. Каракаралинские чиновники жаловались на распространение «незаконных» браков. Эти нерегулируемые браки совершались без проведения ритуалов соответствующими духовными лицами, без необходимой регистрации в официальных метрических книгах и нарушали имперское законодательство, как и браки между несовершеннолетними детьми или между взрослыми и детьми. Судя по казусам, освещенным Ибрагимовым, эти сговоры порождали споры, семейные конфликты и тем самым – социальные раздоры и моральный хаос в степи [356] Ибрагимов Ш. О муллах в киргизской степи. С. 356, 357–358. См. также: Martin V. Kazakh Oath-Taking in Colonial Courtrooms: Legal Culture and Russian Empire-Building // Критика. 5. 2004. № 3 (лето). С. 483–514; Шаблей П. Ахун Сирадж ад-Дин ибн Сайфулла ал-Кызылъяри у казахов Сибирского ведомства: исламская биография в имперском контексте // Ab Imperio. 2012. No. 1. С. 29–46. .