Петр Словцов - История Сибири. От Ермака до Екатерины II

Здесь заметим исторически, что первая миссия под начальством Илариона Лежайского, приехавшего иеромонахом в Тобольск с митрополитом Иоанном Максимовичем и, при производстве в чин архимандричий, пожалованного митрою, отправилась в 1714 г. в Пекин, где принята не только с отличным уважением, но и с радушием, по признательности к миролюбивой политике Петровой, не меньше и к обязательному приему китайских посланников, ездивших к Аюке-хану. Во вторую миссию назначался Иннокентий Кульчицкий, для сей цели в 1722 г. посвященный в епископа, но на китайской границе два раза не принятый, сперва под двумя маловажными предлогами, требовавшими особого рассмотрения о перебежчиках и о разграничении, а во второй раз, в 1726 г., потому, что Иннокентий в письме сибирского губернатора назван великим господином и что прежние два дела еще не кончены. Иезуиты нашептывали под ухо пекинского министерства, Двор Пекинский хитрил против старого соседа; но, когда время обнажило эту группу, нельзя не задуматься о коварстве братского ордена Иисусова, опасавшегося соперничества в лице мужа, который ехал на служение Иисусу, а не для происков у богдохана. Впрочем, в деле Божием приличнее придержаться той беспристрастной мысли, что, конечно, не приспело время открытию двери во языки. Итак, вторая миссия поручена зауряд архимандриту Антонию Платковскому, который в 1729 г. уехал в Пекин с братией, с причтом и тремя учениками языков и который в 1731 г. отдельно возвращен из Пекина [184], как бы в наказание за клеветы против блаженного Иннокентия, если в самом деле он клеветал. Третью миссию составлял, с прибавкою братии и троих учеников, архимандрит Посольского монастыря Иларион Трусов, бывалый в Пекине при караване в звании иеромонаха. Для умножения православных христиан в столице деизма и буддизма, архимандриту отпускались из казенного каравана деньги на кресты, на образа и на содержание китайцев новокрещеных; правительство поддерживало мысль Петра Великого, бросало семена на китайской земле, но плоды скоро засыхали. Иларион там скончался в 1741 г. Один плод, и тот посторонний, увидели по части лингвистики в успехах ученика Рассохина, которому по возвращении из Пекина, в 1741 г., поручено вместе с обрусевшим китайцем Ф. Петровым обучать китайскому и маньчжурскому языкам при Академии наук [185].

При усилиях, какие делала Тобольская иерархия вместе с викариатством для обращения язычников подданных и заграничных, она, конечно, неравнодушно видела около себя отторжения коренных чад Церкви, и, что удивительнее, во время митрополита Феодора толь ревностного к христианскому благочестию. Бедственные самосожжения закурились между Тарой и Тюменью, двумя городами, в которых издавна запали коренные старообрядцы. В 1722 г. близ слободы Каркиной (Ишим) в пустыне какого-то Смирнова сожглось неизвестное число раскольников, также — близ слободы Атбашской в деревнях Выровской и Зырянской, а в 1724 г. за Пышмою — 145 душ, прочие же разбежались. Толь отчаянное самоистребление надобно приписывать не одному упорному ослеплению, но и духу времени. Вместо того, чтобы врачевать отпадших детей Церкви, как больных, кроткою и сострадательною беседою, тогда смотрели на них с отвращением, даже с остервенением; но истина худо произносится устами желчными, худо и слышится ушами обиженными, и чтобы расстаться во вражде, довольно оскорбительного слова и оскорбленного слуха. При таком разладе умов раскольники бегут от стыда, каким в России их преследуют, в Сибирь, а в Сибири (ук. 28 июля и 15 октября 1722 г.) ловят их для отсылки в Рогервик; естественно, они прячутся у добродушных мирян, и в скорби, которая умеет быть увлекательною, внушают им тайну лжеучения за истину гонимую. Язва слабоумия раздраженного опасна! Она тем более заражает, чем менее исцеляется. Синод, по случаю сибирских бедствий самосожжения, в 1726 г. (15 января) в пастырском увещании сетует против лжеучителей раскола, что они, презрев закон Божеский и естественный, вовлекают людей простодушных в самовольную погибель. Это истинно, но, чтобы вдохнуть истину в души помешанные, требуется от местных увещателей орган кроткий, терпеливый и сердечный.

Кстати здесь упомянуть, как поступали тогда с оскорбителями церковных уставов и благочиния. В 1726 г. якутский служивый Сургучев судился за дерзкие речи против уставов Церкви. Из производства дела (сенат, ук. 27 марта) видно, что отступник после увещаний был жжен в Тобольской губернской канцелярии и остался при своем заблуждении. Это случилось чрез 37 лет после сожжения в Москве еретика Квирина Кульмана. Сургучев послан в Соловецкий монастырь, впредь до исправления.

Изложив ход и дух просвещения христианского в Сибири, мы обращаемся к просвещению учебному, по состояниям, начиная с духовного.

Духовные, первоначально переселявшиеся из России в Сибирь, передавали своим детям знание в церковной азбуке, уставом или полууставом переписываемой, труднейшей, чем алгебра [186], потом в чтении псалтыри и церковных книг, вместе с тем и в пении, как в поэтическом восклицании души к ея виновнику. Огонек грамотности долго таким образом горел и не разгорался под семейственными кронами, пока устроились монастыри и архиерейские домы, в которых, без сомнения, имелись экземпляры печатной в 1637 г. азбуки Бурцева и последовавших изданий. Около настоятелей монастырских, как начальников известного числа церквей, по неизбежной надобности завелись досужие наставники юношей; а когда архиереи, уроженцы малороссийские, стали приезжать в Сибирь с учеными духовными, искусными и в иконной живописи, сии лица, особливо с 1722 г., когда явились вновь отпечатанные буквари и катехизисы, уделяли свои досуги на обучение юношества церковному кругу и приятному мастерству. Так, напр[имер], мы знаем из достоверных известий, что в Иркутском Вознесенском монастыре было училище на содержании епископа Иннокентия Первого, и тут же другое училище для монгольского языка при известном архимандрите Платковском. Тем более ревновали о распространении грамотности пастыри Западной Сибири, как окружаемые нарочитым числом людей учившихся. Припомним киевские рапсодии.

Славяно-греко-латинская академия со времен Феодора III могла быть матерью повсеместного духовного образования, но Москва, по тогдашним отношениям общежития, казалась слишком далекою от Сибири. В 1723 г. Синод приказывал присылать отовсюду молодых монахов в академию, но по отчету 1727 г. видно, что из Сибирской епархии там учился один молодой иеродьякон, да и тот из 1-го класса отпущен в Сибирь безвозвратно. Ученье постепенное и долголетнее пугало не одних сибиряков.