Семен Резник - Цареубийство. Николай II: жизнь, смерть, посмертная судьба

«Несчастная моя невестка не понимает, что она губит и династию, и себя. Она искренне верит в святость какого-то проходимца, и все мы бессильны отвратить несчастье», — горько обливаясь слезами, говорила императрица-мать Коковцову, и он назвал ее слова «пророческими» [214] Там же. С. 34. .

Однако, если верить Родзянко, это он внушал ей: «Государыня, это вопрос династии. И мы, монархисты, больше не можем молчать» [215] Там же. С. 53. .

И снова вопрос: «А что же царь?»

В его восковой душе и ватном мозгу, как всегда, происходило перетягивание каната. Его разрывало на части, шатало из стороны в сторону. Все зависело от того, какая из команд в данный конкретный момент тянет сильнее.

Волевая августейшая супруга требовала от безвольного августейшего супруга ответить на запрос Думы ее роспуском. Но Коковцов пугал непредсказуемыми последствиями, а Родзянко, шумно демонстрировавший свою преданность престолу, просил принять для личного доклада, и государю было неловко распустить Думу, даже не выслушав ее председателя.

Прием состоялся, и августейший супруг должен был битых два часа, тоскливо глядя в окно, выслушивать разъяснения о том, какую угрозу монарху и монархии представляет близость к трону «грязного хлыста».

Если верить Родзянко, то его доклад произвел столь сильное впечатление, что «государь почти не прикасался к еде за обедом, был задумчив и сосредоточен» [216] Там же. С. 61. . А на следующий день распорядился: «Пусть он [Родзянко] из Синода возьмет все секретные дела по этому вопросу [о сектантстве Распутина], хорошенько все разберет и мне доложит. Но пусть об этом пока никто не будет знать» [217] Там же. .

Безмерно польщенный секретным поручением, Родзянко тотчас придал ему широкую огласку. Он привлек к делу Гучкова и ряд других лиц — из числа самых ярых разоблачителей Распутина. Александра Федоровна стала принимать контрмеры. Она засылала к председателю Думы своих эмиссаров, передававших ее повеление прекратить расследование и вернуть дело в Синод. Но тучный председатель Думы стоял, как скала, заявляя, что только сам государь может отменить свое поручение. Он подготовил новый доклад, «окончательно» уничтожавший Распутина, но повторно государь его не принял — под предлогом готовящегося отъезда на лето в Ливадию. Причина же была в том, что волевая супруга усилила нажим, да и вообще разговоры с напористым председателем Думы государю были тягостны. Впрочем, он тяготился разговорами о Распутине со всеми, кто не считал старца святым.

Стало ему тягостно и с Коковцовым после того, как тот вынужденно принял Распутина, а затем доложил, что старец произвел на него крайне негативное впечатление, напомнив «типичных представителей сибирского бродяжничества, с которыми [Коковцов] встречался в начале [св]оей службы в пересыльных тюрьмах, на этапах и среди так называемых „не помнящих родства“, которые скрывают свое прошлое, запятнанное целым рядом преступлений, и готовы буквально на все во имя достижения своих целей» [218] Коковцов В.Н. Указ. соч. Т. 2. С. 40. В начале своей карьеры Коковцов возглавлял тюремное управление. . Коковцов посоветовал Распутину (не приказал, как годом раньше Столыпин, а только посоветовал) уехать из Петербурга.

Тот и сам решил уехать на время. Он сознавал, что находится в эпицентре скандала; если об отъезде его попросит сам царь, то ему уже нельзя будет вернуться. Но царице он преподнес дело так, что премьер его заставляет уехать. Премьер попал к ней в немилость.

Как ни сторонился Коковцов всего, что касалось Распутина, долго выдержать такую линию было невозможно. Чем более высокий пост занимал чиновник, тем скорее он должен был определиться: либо он за Распутина и должен плясать под его дудку, либо он его враг. А значит, и враг царицы.

Удалив Макарова с поста министра внутренних дел, государь поставил на его место черниговского губернатора Н.А. Маклакова, который в своей губернии отличился только тем, что восстановил против себя земство. Зато он был «любимцем» князя Мещерского, и тот делал ему карьеру. На аудиенцию к государю Маклаков явился с бантом Союза русского народа в петлице, держался бодро, а представленный наследнику, изобразил влюбленную пантеру, чем очень развеселил мальчика. Вопрос о его назначении был решен. Никаких данных к тому, чтобы возглавить важнейшее министерство, он не имел, на что Коковцов почтительно указал государю. Добавил, что ему будет трудно сработаться со ставленником князя Мещерского, с которым он расходится по всем основным вопросам. Но государь его успокоил:

— Вот вы увидите, какого послушного сотрудника я приготовил вам в лице Маклакова.

Новый министр внутренних дел с каждой неделей входил все больше в фавор. К верноподданническим докладам он непременно приберегал забавные истории. Он умел их рассказывать так, что сдержанный государь хохотал до слез. После доклада его непременно приглашали к завтраку, и он очень веселил великих княжон и государыню шутовскими выходками. Само собой понятно, что он был другом Распутина и получил высокий пост с его одобрения.

Он действительно стал послушным сотрудником, но не Коковцова, а… Щегловитова. Он активно взялся за полицейское обеспечение всего того произвола, который позволял двигать в нужном направлении «ритуальное» дело Бейлиса, ради чего он творил беззакония с еще большим энтузиазмом, чем до него Макаров, а до Макарова — Столыпин. Почему же эта грандиозная провокация провалилась?

Прежде всего потому, что против средневекового мракобесия восстала общественность. В деле Бейлиса она увидела попытку ослепить народ племенной ненавистью и под разгул «патриотических» страстей похоронить остатки гражданских свобод, дарованных в 1905 году, но с тех пор постоянно урезаемых. На защиту Бейлиса встала русская интеллигенция. Из писем и дневников видных деятелей той эпохи (Александра Блока, Александра Куприна, Зинаиды Гиппиус) известно, насколько сильным у некоторых из них было личное нерасположение к евреям. Не ради инородцев они выступили против судилища над Бейлисом, а ради самой России. Как вспоминал П.Н. Милюков, «высшая точка общественного негодования была достигнута, когда вся неправда режима, все его насилие над личностью воплотилось в попытке сосредоточить на лице невинного еврея Бейлиса обвинение против всего народа в средневековом навете — употреблении христианской крови. Нервное волнение захватило самые глухие закоулки России, когда, в течение 35 дней [сентябрь-октябрь 1913-го] развертывалась в Киеве, при поощрении или прямом содействии властей, гнусная картина лжесвидетельства, подкупленной экспертизы, услужливых прокурорских усилий, чтобы вырвать у специально подобранных малограмотных крестьян-присяжных обвинительный приговор. Помню тревожное ожидание этого приговора группой друзей и сотрудников, собравшихся вечером в редакции “Речи“. Помню и наше торжество, когда темные русские крестьяне вынесли Бейлису оправдательный приговор» [219] Милюков П.Н. Указ. соч. Т. 2. С. 141. .