Леонтий Ланник - Русский фронт, 1914 – 1917 годы

Конечно, вряд ли стоит считать свержение монархии цепью (не)счастливых случайностей, хотя таковых было предостаточно, однако объективных оснований для того, чтобы именно Россия стала первой из великих держав, расплатившейся в этой войне революцией, было немного. Положение России было безусловно лучше, чем у Франции и Австро-Венгрии, понесших чудовищные потери, в основном людские, и находившихся на грани (или за гранью) масштабных солдатских мятежей. Россия не изнывала под тяжестью морской блокады, как Германия, не могла быть выведена из войны угрозой голода из-за обрыва снабжения продовольствием по морю, как Великобритания. Она обладала крупными людскими ресурсами и могла рассчитывать на дальнейшее усиление своей армии и успешные наступления (в отличие от Италии). Она лишилась не половины, как Румыния, и не всей территории страны, как Сербия. Россия к началу 1917 г., безусловно, пережила самый тяжелый этап войны: когда Центральные державы еще имели силы для перехвата стратегической инициативы. Конечно, это не означает, что положение России было блестящим, однако оно было далеко не худшим и не безальтернативным. Относительно же уверенности (якобы повсеместной) в том, что революция состоится «на днях», следует напомнить хотя бы о том, что корифеи революционной борьбы и ее теоретики, включая пребывавшего в Швейцарии Ленина, к началу 1917 г. никакой революции именно в России не ожидали, куда более рассчитывая на неустойчивость во Франции, Италии или Австро-Венгрии.

В отношении к войне среди солдат и армии в целом в Германии, Австро-Венгрии и России должно было быть достаточно много общего, хотя бы в силу того, что и в той, и в другой империи в ходе войны армия как нигде больше представляла собой «вооруженный народ». Реализация концепции всеобщей воинской повинности в военных условиях была проведена в самых грандиозных масштабах, как по численности солдат, так и по структурному строительству. Именно потому, что до войны армия была относительно мала, а офицерство — намеренно консервативно, мобилизация в России очень быстро размыла всякое понятие о довоенном положении в вооруженных силах, а в Германии заставила использовать все возможности организационных и учебных структур, чтобы не допустить того же немедленно. Эффект «вооруженного народа», так и не ставшего, прежде всего, кадровой армией и солдатами, в полной мере сказался в Германии только к середине 1918 г. В России же контраст между кадровой армией и второ- и третьеочередными частями был таков, что «вооруженный народ» оказался в запасных полках и на фронте не только на солдатском, но и на офицерском уровне уже в кампанию 1915 г. В кампании же года 1916-го была физически уничтожена или раздроблена необходимая для сохранения преемственности с довоенным костяком армии критическая масса по-настоящему боеспособных частей. Сказывались не только потери, но и моральный надлом. «Обескровленное» русское офицерство по большей части не погибло за Отечество, как стремились доказать, упирая на примеры из сражений 1914–1915 гг. Оно понесло большие потери и с середины 1916 г. все чаще стало добиваться перевода в тыл, в учебные части, на отдых, на лечение, требовать льгот по ранению и т. д. Пессимизм и плавно переходящее в презрение возмущение некомпетентностью или недомыслием «на верху» царили на самых различных уровнях командования — от разочарованных неудачами фронтовых командиров, будь то роты или дивизии, до прекрасно информированных офицеров Ставки. 7На смену же отвоевавшимся приходили офицеры военного времени, вербовавшиеся почти из не нуждающейся в дополнительных комментариях российской интеллигенции, со всеми вытекающими из этого для лояльности присяге императору последствиями.

Причиной столь запоздалого превращения в «милицию» стал беспрецедентный уровень развития ландвера и ландштурма, т. е. формально — ополчения. Техническую сторону поддерживал и дополнял очень высокий статус не только военного, но и офицера запаса, что в принципе обеспечивало готовность и желание населения участвовать в нерегулярных вооруженных силах. С началом войны, при огромном недостатке сил в кадровой армии для затяжного конфликта, ландвер, а затем и ландштурм превратились в часть профессиональной армии, что являлось главным условием для начала «тотальной войны». Россия, вынужденная идти по тому же пути ее огромными союзническими нагрузками, не располагала населением, которое уже в 1914 г. было готово стать вооруженным народом, 8осознающим, за что он проливает кровь, — слишком низок был уровень образования и не развита идея резерва. 9Доказательством, что резерв понимался и использовался русской администрацией только как «механическое» пополнение армии и не рассматривался как элемент в соображениях структурного, кадрового и даже социального характера, является сам характер образования резервных частей в Российской империи. 10Реформы в комплектовании резервных воинских частей, скопированные с прекрасных германских образцов, были проведены непосредственно перед войной и без учета особенностей характера взаимоотношений внутри русского офицерского корпуса, поэтому второочередные части неизменно становились сборищем сосланных туда неугодных командирам офицеров и солдат из кадровых частей. Эффект от этих преобразований мог бы быть иным только спустя некоторое время и после должных проверок «сверху», так, как это удалось с системой пробных мобилизаций. Население вообще воспринимало скопированную с европейских образцов систему ополчения I и II призыва как модификацию феодальной повинности эпохи 25-летнего срока службы. Из-за этого отношения к резерву и «верхов», и «низов», стал возможен абсолютно деструктивный акт Временного правительства весной 1917 г., когда из действующей армии были уволены в запас все солдаты старше 43 лет, так как в мирное время (!) в этом возрасте военнообязанные прекращали состоять в ополчениях. Эта мера имела самые негативные последствия для стабильности, как на фронте, так и в тылу.

В отличие от восприятия российских событий Антантой, для которой Февральская революция была приятным дворцовым переворотом на пути к цели, немцы постарались более пристально изучить нюансы российской действительности, чтобы тонко регулировать политические процессы в разваливающейся Российской империи. Первоначальные выводы были умеренно оптимистичны: русская армия, и так на Стоходе продемонстрировавшая падение боеспособности, станет еще хуже, ситуация, которая, по признанию Гофмана, грозила ему катастрофой в случае атаки в нескольких местах фронта, несколько отодвинулась. 11Для сторонников умеренного соглашения с Россией Февральская революция была катастрофой. Вскоре стало очевидно, что договориться с новым правительством России о сепаратном мире не удастся, так как оно занято совершенно другими проблемами. 12