Ирина Петросян - Янычары в Османской империи. Государство и войны (XV - начало XVII в.)

Конечно, среди разбойничавших на византийских границах тюрков были не только кочевники (точнее говоря, полукочевники), но и многочисленные отряды вольных гази, идейных борцов за мусульманскую веру, оседавших на захваченных у византийцев территориях и имевших возможность спокойно и безбоязненно осваивать их. Способствовали этому парадоксально складывавшиеся внешние обстоятельства. Блистательный политический успех византийского императора Михаила VIII Палеолога, отвоевавшего в 1261 г. у крестоносцев Константинополь, имел вместе с тем и важное последствие: император перенес свою столицу из Никеи (будущий тур. Изник) в древний и прославленный столичный Константинополь. Это событие весьма ослабило пограничные византийские земли в Вифинии. Процветавшие и густонаселенные земли с переносом столицы быстро запустевали — греческое население спешило покидать эти места, соседствующие с опасными для христиан мусульманскими соседями 7. Главные экономические и политические интересы византийской аристократии были отныне связаны главным образом с Балканами, а интерес к прежде процветающей Вифинии был практически утрачен. Крупнейший отечественный историк-византинист Ф. И. Успенский отметил, что личные интересы византийской правящей аристократии во главе с Палеологами и Кантакузинами были сосредоточены во Фракии и Македонии, где находились их богатые родовые земли. Вифиния, по его словам, стала «запустелой крестьянской областью», заброшенной правительством. Сопротивление туркам в период их начавшейся целенаправленной захватнической политики были вынуждены оказывать крепости, стены которых были построены еще во времена Римской империи 8. К тому же произошедшее в 1262 г. восстание акритов, защищавших византийские границы в Вифинии, хотя и подавленное, еще более усугубило ситуацию — граница с подконтрольными монголам территориями бывшего Румского султаната оказалась слабой и фактически открытой для тюркских вторжений 9.

Число этих вторжений значительно увеличилось, что вело к обогащению и увеличению политического авторитета племенных тюркских вождей и их верхушки, а с захватом культурных греческих земель также к быстрому разрушению их полукочевого уклада жизни и массовому оседанию рядовых кочевников. В удже Эртогрула процесс этот занял несколько десятилетий, и уже упоминавшийся Ахмеди пишет в своей поэме «Искендер-наме», что при Орхане, внуке Эртогрула и сыне основателя османской династии Османа, обычный разбойный кочевнический набег (акын), сменился джихадом — целенаправленной борьбой с неверными, которую вели идейные борцы за веру — гази 10. Это полностью согласуется с тем, что нам известно из истории тюркских бейликов Малой Азии конца XIII — начала XIV в. 11К успешным предводителям тюркских отрядов на византийских границах присоединялись многочисленные воины-гази из внутренних земель Анатолии, действовавшие против христианских греков под лозунгами ислама.

Сын Эртогрула, Осман, как его рисует Георгий Пахимер, действует еще как обычный кочевник, вторгающийся в летнюю пору в плодородную долину византийской Никомедии (тур. Измид) во время сбора урожая с целью захвата сельскохозяйственной продукции 12. Как пишет Пахимер, часто бывало, что византийские греки, желая обрести для себя спокойствие и безопасность, добровольно переходили под власть тюркских пришельцев, освобождаясь при этом от жестокого налогового гнета своих христианских правителей 13.

Особенностью положения уджа Эртогрула, а затем бейлика его сына Османа было то, что граница с Византией в этом месте оказалась наиболее легко преодолимой. Легкость, с которой происходили набеги османских турок (будем называть их теперь привычным для читателей именем), позволила сменившему Эртогрула Осману и его отрядам начать планомерные захваты византийских земель, не ограничиваясь одними лишь грабительскими рейдами, как сообщает тот же Георгий Пахимер 14. Его описание первых османских завоевательных действий вполне согласуется с тем, о чем сообщают ранние османские источники — исторические хроники Ашык-паша-заде, Нешри, Лютфи и др., писавшие о начале Османского государства.

В XIV в. в тюркских княжествах (бейликах), образовавшихся по периметру бывшего Румского султаната, происходил быстрый процесс сложения новых государственных образований, копировавших уже существовавшие образцы мусульманской государственности. Османский бейлик, подключившийся к этому процессу несколько позднее своих тюркских соседей — бейликов Айдын, Сарухан, Гермиян и др., не был в этом смысле исключением и очень скоро начал обрастать мусульманскими институтами власти, социальной структуры и культуры, не порывая, впрочем, с некоторыми традициями трайбализма. Проводниками и усиленными строителями новых мусульманских государств выступало мусульманское духовенство — улемы (правильно: ‘улема), при столь благоприятном для них соседстве с терявшими былую силу христианами-греками активно проповедывавшие идеи священной войны с неверными (газават). Улемы, признанные в тюркской среде носители мусульманской образованности и духовной культуры, пользовались в бейликах Малой Азии огромным авторитетом, а ислам являлся важнейшим культурным фундаментом новообразованных тюркских бейликов, в том числе и османского. Ислам был своеобразной «национальной идеей», скреплявшей организационно социальные элементы начавшего формироваться Османского государства. Один из ранних османских историков, Мехмед Нешри, описывая в своем труде «Китаб-и джихан-нюма» период правления Османа, вставляет в свой труд примечательный и глубоко символичный эпизод, желая выставить османского бея ревностнейшим мусульманином. Согласно Нешри, оказавшийся однажды на ночлеге в доме одного благочестивого мусульманина Осман целую ночь провел стоя пред Кораном из почтения к этой священной книге мусульман 15, однако не читая его, так как не знал грамоты. Во всяком случае, мы может так думать, полагаясь на сообщение другого османского историка (XV в.), Ашык-паша-заде, который в своем сочинении «Теварих-и Ал-и Осман» помещает рассказ о встрече Османа с одним из мюридов (учеников) шейха Эдебалы — Кумралом Деде, во время которой он признается, что «не умеет писать» 16. При этом интересно само сообщение о контактах тюркской верхушки с представителями суфийского ислама, который со времен Румского султаната, как и в других мусульманских государствах иранского и арабского мира, пользовался глубочайшими симпатиями не только народных масс, но и правителей. Суфизм, в отличие от официального ислама, сумел впитать в себя множество народных верований и в рамках мусульманского вероисповедования обладал определенной степенью интеллектуальной свободы, опираясь на богатейшее религиозно-философское наследие как мусульманских, так и домусульманских мыслителей.