Ирина Петросян - Янычары в Османской империи. Государство и войны (XV - начало XVII в.)

Много споров у историков вызывал вопрос о том, заставляли ли турки насильно принимать ислам своих новых христианских подданных. По-видимому, случаев насильственного принуждения к этому было мало. Османские турки не проявляли в то время никакого религиозного фанатизма. Известно, что еще Осман, если это было нужно, привлекал к своим военным операциям христиан, обращая мало внимания на их вероисповедание. Сохранился рассказ о военном сподвижнике Османа Михале (Михаиле), который прославился как отменный воин и тактик, к тому же прекрасно ориентировавшийся на местности. Длительное время он участвовал в военных операциях Османа, оставаясь христианином, и стал в конце концов мусульманином, идя навстречу пожеланию Османа 62.

Добровольное принятие ислама жителями городов, захваченных турками-османами, было распространенным явлением. Об этом можно судить хотя бы по посланиям греческого патриарха жителям Никеи с требованием не отрекаться от христианской веры, датируемые 1339 и 1340 гг. 63Известно, что, обращаясь к Иоанну Кантакузину в амвона церкви св. Софии, Димитрий Кидони с горечью возглашал: «Проклято время наше, и неслыханны грабежи постоянно призываемых полчищ Омар-бея и Урхана. Наступило время божьего заступничества, ибо народ, ожидая божьего суда, теряет веру. Много христиан сделались споспешниками турок. Простонародье предпочитает сладкую жизнь магометан христианскому подвижничеству» 64.

Однако отсутствие принуждения в делах веры не означало ее малого значения в жизни Османского бейлика. Орхан в гораздо большей степени, чем его отец Осман, использовал авторитет ислама для укрепления своей власти и политического влияния. В его окружении находилось немало представителей религиозного авторитета — мусульманских богословов и суфийских шейхов, которые в ХШ — XIV вв. еще не представляли собой двух строго обособленных групп в исламе, как то было позже 65. В интересах поднятия авторитета верховной власти использовались даже старые, домусульманские верования и представления, которые еще далеко не были изжиты в тюркской народной среде. Проводниками и хранителями этих народных верований во многом были странствующие дервиши, относящиеся к тому или иному суфийской тарикату (учению). В этом отношении очень показателен рассказ, согласно которому, один из суфийских дервишей, явившийся в столицу Орхана, Бурсу, посадил у ворот его дворца деревце тополя 66. Значение этого действа было совершенно понятно как Орхану, так и его окружению. Следует вспомнить о почитании древними тюрками священных деревьев — остатки этого культа прослеживаются в тех сохранившихся преданиях, которые включил в свой труд Ашык-паша-заде 67. В данном случае посаженный дервишем тополь являлся символом мирового дерева, соединяющего три сферы — подземное царство, землю и небо. По поверью о «мировом дереве», о тополе с золотыми ветвями, связанного с небесной сферой и растущего в центре земли, действия дервиша должны были символизировать особое (центральное) положение османской столицы и самого Орхана. Первые османские правители, еще сохранявшие племенное сознание, чтили предания и обычаи своего не столь далеко кочевого прошлого. Присутствие на их землях значительных масс племен, ведущих кочевой образ жизни, являлось постоянной питательной средой для сохранения многих архаичных черт османского социума, во многом предопределяло синтетический характер религиозных верований основной массы тюркского населения. Сохранением этих старых религиозных представлений объясняется, на наш взгляд, столь сильное влияние в жизни Малой Азии суфизма, проявлявшего известную гибкость и терпимость к домусульманскому пласту верований турок, а также умение использовать эти верования в целях пропаганды ислама.

Орхан выказывал большое уважение суфийским дервишам, заботился об их материальном благосостоянии, строя для них обители-завийе и посвящая доходы с учреждаемых им вакуфов на их содержание и благотворительную деятельность. По преданию, и сам Орхан любил проявлять свое благочестие и, бывало, собственноручно раздавал приготовленную в имаре-те 68пищу странникам и зажигал для них светильники. Скорее всего, Орхан был мюридом какого-то шейха, а по правилам, принятым в суфийской среде, мюриду полагалось добровольно выполнять какую-либо возложенную на себя послушническую «черную» работу 69.

Внимание и щедрость к представителям религиозного авторитета позволяли повышать престиж Османского бейлика в ряду других тюркских государственных образований Малой Азии. Переезд в османскую столицу влиятельных улемов и шейхов из других бейликов способствовал, кроме того, поднятию культурного уровня бейлика, ставя его в один ряд с другими мусульманскими государственными образованиями того времени. Сохранившиеся имена первых османских улемов говорят о том, выходцами из каких мест они были. Так, мюдерри-сом учрежденного в Изнике медресе стал вначале Давуд Кайсери, приехавший из Кайсери, о чем свидетельствует его прозвание (нисба). Затем его сменил выходец из Коньи — Тадж ад-дин Курди 70. Сохранилась вакуфная грамота брата Орхана, Алаэддин-паши, который, по некоторым сведениям, был его везиром. В этой грамоте от 733 г. хиджры (1332–1333), составленной на арабском языке, говорится, что Алаэддин учреждает вакуф в пользу имамов, факиров и нищих из доходов двух своих деревень, являющихся его мюльковой собственностью. Эти обращенные в вакуф деревни, по условиям завещания, не могли быть проданы, подарены, отданы в залог или переданы в качестве мюлька какому-либо другому лицу 71. Наличие такой грамоты показывает, что прибывавшие в Османский бейлик улемы, шейхи и дервишы могли рассчитывать на щедрость своих высоких покровителей. Ясно, что составление подобных грамот было возможно лишь при наличии достаточной прослойки образованных людей, которые собственно и являлись проводниками мусульманской культуры и учителями государственности в молодом Османском государстве. При этом происходило прямое заимствование уже существующих социальных, экономических и культурных институтов, характерных для государств мусульманского мира.

Говоря о благотворительной деятельности османских правителей по отношению к служителям ислама, нельзя не вспомнить о вакуфной грамоте самого Орхана, датируемой 1324 г., согласно которой он завещал в вакуф доходы от принадлежавшей ему на правах мюлька деревни в пользу учреждаемой им ханаки — дервишеской обители. В тексте, составленном на персидском языке — литературном языке Румского султаната, говорится о том, что наследственным мютевелли 72этого вакуфа назначается освобожденный Орханом раб по имени Таваши Шерефеддин Мукбили. В вознаграждение за службу в качестве мютевелли последнему должна была идти десятая часть доходов переданной в вакуф собственности 73.