Кэролли Эриксон - Елизавета I

Фривольные нравы елизаветинских времен были противны истинным пуританам. Актеров изгоняли из городов, костюмированные танцы в нарядах средневековья запрещались, как и всякого рода маскарады, когда выяснялось, что они собирают народа больше, чем проповеди. Нераскаянные грешники повсюду жаловались на священство, не позволяющее им веселиться, и действительно, легкая музыка, флейты и барабаны заглушались мощными и торжественными гимнами. Влияние, оказываемое пуританами, было гораздо сильнее, чем можно было ожидать, имея в виду их численность; объясняется это, быть может, тем, что, попадая в круг обычных людей, они сразу же выделялись обликом и поведением. Их лица — не лица, а маски с печатью самоотреченности; они держатся строго и прямо, в самой походке их угадывается твердая решимость и целеустремленность. Никаких украшений они себе не позволяют, и одежда их, являясь упреком щеголям, словно намекает на готовность к умерщвлению плоти.

Особо были заметны пуритане при дворе, где их строгое, аскетическое платье резко контрастировало с вызывающей роскошью камзолов всех остальных. Точно так же на фоне причудливых причесок модников, скалывавших локоны булавками или подвязывавших их шелковой лентой, сразу бросались в глаза растрепанные, до плеч длиною волосы избранных. Вызов соперничал с исключительной простотой, пышность — с демонстративной скромностью. И пуритане в этом соперничестве выглядели предпочтительнее, во всяком случае, больше запоминались.

Резкое негодование вызывала у них праздность двора. Выпивка, азартные игры, обжорство, распутство — все это навлекает справедливый Божий гнев и осуждение со стороны священства. Безудержные, до головокружения, танцы «с их неприличными движениями, ужасным топотом, танцы под сладкие звуки музыки, непристойные песни, неправедные стихи» рассматривались пуританами как нару шение священных заповедей, а сквернословие считалось бесчестьем перед Богом и оскорблением христианского братства. Королева, любившая, как известно, оба занятия — и танцы, и сквернословие, — получала свою долю порицания. Более того, язык ее вызывал особые нарекания.

«Впадая в ярость, Ваше Величество, — писал Елизавете один пуританин, некто Фуллер, — часто вспоминает имя Божье всуе». И действительно, королева то и дело клялась ранами Христовыми, его распятием, его головой и иными наиболее почитаемыми символами, не говоря уже о святых. С библейскими заповедями против святотатства это как-то не очень сочеталось. А подданные следовали примеру своей королевы. Так и писал ей все тот же Фуллер: «Следуя дурному примеру Вашего Величества, большинство людей разного чина и звания постоянно богохульствует и сквернословит, оскорбляя тем самым Всевышнего и не получая за то никакого наказания».

Точно такой же тон сурового личного осуждения приняли пуритане в парламенте, где они составили мощную оппозиционную фракцию. Их резкие, звучные голоса взмывали до высот подлинной риторики, особенно когда они осуждали принятую церковную иерархию, на верхушке которой находились епископы и архиепископы, это «изобретение Сатаны», Молитвенник, эту «недостойную книгу — подражание католическому требнику», и в особенности королевское руководство церковью. Наиболее резкий характер приняли выпады против такого положения вещей в конце 70-х годов. На Пасху 1579 года один священник, обращаясь к лорд-мэру и магистратам Лондона, обрушился на королеву с такими яростными нападками, что его пришлось остановить и буквально стащить с кафедры. Один из лидеров пуритан, Питер Вентворт, выступил в парламенте со страстной речью, направленной против бессмысленной реформы церкви, затеянной Елизаветой. Он говорил и говорил, постепенно выходя за рамки первоначального предмета и нападая на королеву с неслыханной резкостью. «Разумеется, — возглашал он, — кто из нас без греха, в том числе и наша возлюбленная королева, да что там говорить, ведь Ее Величество грешит, грешит сильно». Он готов был-и далее продолжать в том же духе, да члены палаты общин «из уважения к достоинству королевы» его остановили.

Вентворта поместили в Тауэр, хотя и этого человека лично, и его единоверцев Елизавета ценила, ибо за нападками, сколь угодно несдержанными, стояла нескрываемая любовь к своей Юдифи, своей Деборе, своей возлюбленной Глориане. Елизавета — грешная, заблуждающаяся женщина, чье политическое чутье подводит ее, когда речь идет о вопросах совести; но она же — протестантка и глава протестантского государства, властительница, избранная самим Богом для руководства народом. Бескомпромиссно атакуя ее, пуритане в то же время первыми готовы были душу и жизнь за нее отдать, это они были главными архитекторами культа королевы, столь сильно развившегося как раз в это десятилетие — в 70-е годы. С точки зрения пуритан, вечная борьба между добром и злом приняла в конце XVI века форму борьбы между Англией и ее противниками из стана католиков; в этих условиях прямой долг пуритан был стать на защиту своей королевы. Даже в страстных их голосах начинала в иные минуты звучать какая-то нежность. «При мысли о том, что у нас есть такое сокровище, сердце готово разорваться от радости», — говорил о своей повелительнице один член палаты общин, добавляя, что «дрожит от страха при мысли о том, что такое сокровище можно и потерять».

Однако ценя их патриотизм и испытывая чувство признательности за любовь, Елизавета относилась к пуританам с некоторой настороженностью, ибо фанатизм и визионерство нередко заводили их слишком далеко. В Кембридже, интеллектуальном центре движения, студенты в религиозном экстазе били окна и крушили святыни. Безумные священники да и обыкновенные прихожане нередко впадали в настоящую истерику, теряя над собою всякий контроль. Однажды во время службы в личной часовне Елизаветы произошел такой случай. Какой-то безумец, потрясая кулаками и выкрикивая «неприличные и еретические слова», подскочил к алтарю и, не обращая внимания на попытки остановить его, швырнул оземь крест и светильники, эти, в глазах пуритан, символы католицизма. Конечно, он обезумел, но в безумии его была некоторая система, и человека этого, вместо того чтобы отправить в сумасшедший дом, призвали пред очи членов королевского Совета. Как он мог позволить себе такое? Вместо ответа он поднял над головою английский перевод Нового Завета: вот мое оправдание. Какие тут еще слова были нужны?

Неистовые, безумные, ни в чем не знающие меры пуритане были в глазах Елизаветы таким же проклятием, как для них ее богохульство. Их язык — ультиматумы и абсолюты; ее язык — гибкость и изворотливость. Они явно представляли собою угрозу для королевской власти, и Елизавета решила положить конец их распространяющемуся влиянию.