Кэролли Эриксон - Елизавета I

Лето принесло временную передышку в государственных делах — первую на королевском веку Елизаветы. Целую неделю она развлекала французских дипломатов, прибывших на ратификацию достигнутых мирных договоренностей, да с таким размахом, что трудно было поверить, что Англия находится на пороге банкротства. В Уайтхолле, этом величественном дворце, происходили бесконечные празднества, кроме того, устраивались выезды на охоту и роскошные пиршества на открытом воздухе. Одно такое застолье устроили в дворцовой оранжерее, раскинув столы на галереях со шторами из парчи, расшитой золотом и серебром, также украшенных «букетами цветов самой причудливой формы, которые распространяли вокруг себя чудесное благоухание». На председательском месте восседала сама Елизавета в королевском одеянии из алого бархата, «настолько изукрашенном золотом, жемчугом и другими драгоценностями, что выглядела она еще красивее обычного». Впрочем, французские дамы ухитрились перещеголять государыню: юбки с фижмами, еще не виданные в Англии, были настолько широки, что покрывали чуть не весь банкетный стол, заставляя иных английских гостей устраиваться «кое-как прямо на полу». Зато английские одежды отличались неземной красотой — по крайней мере нечто в этом роде Елизавета сказала одному знатному французскому юноше, передавая ему в подарок ненадеванный пышный наряд, оставшийся от покойного короля Эдуарда.

Июнь был заполнен «музыкальными представлениями и иными развлечениями», песнопениями и танцами, а по вечерам речными прогулками на королевском паруснике. 21 июня королева отправилась в путешествие по стране, сделав первую остановку в Гринвиче, где ее ждал большой военный парад.

Перед королевой, окруженной послами и самыми знатными придворными, промаршировали примерно полторы тысячи пехотинцев в латах и полном вооружении. Подняв знамена и взяв на изготовку ружья и пики, они стояли неподвижно, пока Дадли в сопровождении нескольких соратников объезжал строй, рассекая его надвое для предстоящего сражения-игры. Под бой барабанов, звуки труб и флейт, «противоборствующие стороны» бросились друг на друга. Битва разгорелась словно всерьез, «звучали выстрелы, раздавался звон скрестившихся пик; выпавшее из рук оружие поспешно подбирали, а в конце концов все повалились в одну кучу в знак того, что сражение закончено». Елизавета выглядела «чрезвычайно довольной» и велела передать участникам свою королевскую благодарность.

В последующие несколько дней празднования продолжались. Королева отправилась в Вулвич, где спустила на воду новый военный корабль, названный в ее честь, затем вернулась в Гринвич — здесь состоялись очередные военные игры: «жгли огромные костры и палили из ружей до полуночи». То была явная демонстрация, всем следовало знать, что недавно заключенный мирный договор не остудил военного пыла англичан.

Елизавета играла свою роль в этом спектакле с присущей ей энергией, демонстрируя особый подъем чувств, когда мимо проезжал Дадли — либо во главе колонны, либо перед рыцарским поединком. Но было в ее возбуждении нечто искусственное, какая-то нервозность. Она словно подстегивала себя, ощущая, что безрассудная романтическая страсть все сильнее и сильнее наталкивается на недовольный ропот толпы и противодействие окружения, которое повергало ее в депрессию. Да и недуги, которые и прежде Елизавету иной раз беспокоили, теперь давали о себе знать тем сильнее, чем больше оттягивала она выбор мужа и, стало быть, рождение наследника. В июне ей пускали кровь, хотя по какому поводу, свидетельств не осталось. В августе Елизавета подхватила «тяжелую лихорадку», мучившую ее несколько недель; между прочим, начало ее совпало с тем памятным разговором с Кэт Эшли, когда та буквально умоляла ее отдалить от себя Дадли и выбрать достойного мужа.

Каждый день, жаловалась она одному иностранному дипломату, подданные осаждают ее просьбами положить конец одинокой жизни «ради нее самой и ради благополучия королевства». При этом все — Кэт Эшли, Перри, Сесил, члены Совета — выступали со своим предложением. Одни отдавали предпочтение кому-нибудь из-за рубежа, другие — соотечественнику, третьи, и их становилось все больше, с пылом отстаивали кандидатуру Дадли. А самым мучительным было давление со стороны этого последнего, который домогался не только ее сердца, но и доли своего участия в управлении страной; его страстные призывы весьма смущали Елизавету, в какой-то момент она была готова даже уступить ему такими усилиями завоеванную свободу.

К середине августа Елизавета выглядела «какой-то удрученной», а фрейлины ее шептались между собой, что королева и минуты не спит по ночам и вообще пребывает в меланхолии. Она и никогда-то по утрам не чувствовала себя бодрой, а теперь и вовсе поднималась на ватных ногах, и мысль о том, что в приемной зале ее ожидало множество посетителей, и своих, англичан, и из-за рубежа, служила неважным лекарством против бессонницы.

Помимо Дадли, в стране было еще два главных претендента на руку Елизаветы. Один — граф Арундел, весьма неприятный господин средних лет, известный своим косноязычием и невнятностью суждений. За него говорила славная родословная, но, пожалуй, и только, разве что дворец у него в Нонсаче был роскошный — подарок отца Елизаветы за верную службу. Но туда можно было наезжать (что она временами и делала) и просто так, не возвышая хозяина до положения принца-консорта.

Другой в принципе куда больше подходил Елизавете. Это был сэр Уильям Пикеринг — красавец, лощеный гуляка, светский человек, много путешествовавший по миру и знавший не один иностранный язык. В смысле образованности он был более чем ровней королеве; он любил женщин, умел с ними обращаться и, по слухам, «пользовался благосклонностью многих известных дам». При дворе, где всегда вилось полно прихлебателей и карьеристов, Пикеринг выделялся независимым поведением, неизменным доброжелательством и какой-то таинственностью. Дипломатические обязанности подолгу задерживали его за границей, но, когда он появлялся в Лондоне, все отмечали, что, несмотря на скудный достаток, Пикеринг ведет едва ли не королевский образ жизни.

Что Пикеринг заинтриговал Елизавету, стало ясно еще весной 1559 года, когда по его возвращении в Англию королева проговорила с ним наедине несколько часов подряд, причем втайне от Дадли, который в это время охотился в Виндзоре. Дадли почувствовал соперничество и заметно охладел к Пикерингу сравнительно с былыми временами; придворные расценивали шансы соперников в борьбе за руку Елизаветы как четыре к одному в пользу Пикеринга.' Но внешность обманчива, и, по существу, сэра Уильяма всерьез принимать не следовало. Иное дело, что сам он вынес из продолжительной беседы с королевой определенные впечатления. Пикеринг хорошо знал женщин и умел угадать за игрой подлинные намерения. Так вот Елизавета, по его убеждению, «собиралась умереть девицей».