Георгий Бердников - Том 7. Литература второй половины XIX в.

Но не просто «общее несчастие» — пассивный фактор политической ситуации — сплачивает людей в реальную силу. Узлом сопряжения одного и многих, единства микро— и макромира в их общем историческом движении выступает ищущая мысль, ее порыв к познанию объективных законов истории, к действию на этой основе. В предсмертном эпистолярном цикле «К старому товарищу» (1869) Герцен так формулирует соотношение личности — ее мысли и действия — и движения истории: «Быть страдательным орудием каких — то независимых от нас сил… нам не по росту». «Наша сила — в силе мысли, в силе правды… в исторической попутности». Здесь афористически выражено существо революционного историзма Герцена, определившего новаторские свойства реализма «Былого и дум».

Неустанное биение «осердеченной» мысли, ее «борьба и противудействие» стали поэтической стихией мемуаров, сердцевиной изображаемого и самого изображения. Она создает поле высочайшего напряжения во всей образной системе, поляризует характеры, четко обозначает линии сцеплений и отталкиваний. Неудержимая свободная мысль передается взглядом, а не только страстным словом. Она охватывает все живое, вовлекает в свою орбиту целые «круги» — в противовес «обществу разобщенному и скованному». Передовая интеллигенция 40‑х годов в ее общем противостоянии охранительному лагерю предстает «воюющим орденом» рыцарей бескорыстной, беззаветной жизни духа.

Поэзия мысли сообщает произведению не только живительную энергию синтеза, она служит оселком углубленного анализа. Схватить своеобразие манеры мышления, склада ума, отношения его к жизни — значит для Герцена уловить зерно характера современника, его идейного пути. Здесь многообразие нюансов, красок, вариаций, подчас внутренних контрастов — удивительное: «необыкновенно ловкий ум» Н. Полевого, но лишь поверхностно возбудимый до определенного предела, «бретер диалектики» Хомяков; Галахов, с его умом «капризным», «больше порывистым и страстным, чем диалектическим», и т. п. Особенности интеллектуального строя личности, обрисованные в широкой, конфликтной эпохальной перспективе, становятся ядром конкретной целостности исторического типа, основой его эмоционального освещения.

Поэтика движения мысли, ставшей чувством, и чувства, просветленного мыслью, определяет саму структуру повествования. Особый жизненный динамизм, стереоскопическую глубину придает ему диалогическое соотнесение точек зрения повествователя и автобиографического героя, постоянное соприсутствие в «думах» о «былом» разных временных планов. Воссоздается идеологически — психологическая ситуация описываемого момента, но уровень ее осознания автобиографическим героем тут же корректируется современным осмыслением ее повествователем и перспективой будущих исканий. Живой драматизм многослойного диалога определяет строение фразы, поляризует слово, насыщая внутренней контрастностью, взрывчатой силой.

Движение мысли — не только сердцевина художественного исследования писателем современности, ее социальных характеров и идеологических течений. Это и основа революционного взгляда Герцена на историю. «О развитии революционных идей в России» (1851) назвал он свой очерк истории русской литературы. В «Былом и думах» и «Письмах к будущему другу» (1864–1866), в «Концах и началах» (1862–1863) и цикле «Еще раз Базаров» (1868) важнейшая внутренняя тема — глубинные связи, переходы, «переливы» в духовной жизни передовых людей разных поколений. Показать «красные нитки, их связующие» и причины их «превращений», закрепить в образах искусства, проследить в «эксцентрических» судьбах живых современников освободительную эстафету раскованной, бесстрашной, борющейся и непокоренной мысли, которая, укрепляясь, передается все новым «кряжам» борцов, — в этом Герцен видит свою художническую миссию, для которой он «счастливо поставлен» историей.

Лейтмотив неуничтожимости этой эстафеты, понимание истории как неостановимого движения человечества к «освобождению от одного рабства после другого, от одного авторитета после другого» противостоит всем трагическим поражениям, кровавым историческим катастрофам. Пафос неразрывности судеб человеческой культуры с судьбами революции и социализма все громче звучит в творчестве Герцена. А средоточие, фокус этой исторической связи — мыслящая, деятельная, рвущаяся к единению с другими личность, сознательный и «великий строитель мостов» из старого мира к будущему.

Поразительную, поистине солнечную энергию «Былого и дум», книги, при всей трагичности изображенного ставшей гимном жизни, человеку, его «осердеченному» разуму и одухотворенной любви, его историческому деянию, современники почувствовали уже начиная с первых публикаций (ч. II вышла в Лондоне в 1854 г. под названием «Тюрьма и ссылка» и в 1855 г. была переведена на немецкий, английский, а затем датский и французский языки, с 1855 г. главы мемуаров печатались в каждой книжке «Полярной звезды»). Восхищенный Тургенев в 1856 г. специально отмечал это своеобразие тональности: «…сквозь печальные их звуки прорывается как бы нехотя веселость и свежесть». А еще годом ранее А. Саффи, итальянский революционер и «художественная натура», определил секрет успеха «Тюрьмы и ссылки» так: «В вашей книге слово есть одновременно и мысль, и чувство, и действие».

С «Былым и думами» к художнику пришла «мировая слава» (из речи в 1855 г. лидера чартистов Э. — Ч. Джонса). Выход новых их глав, переводов, других изданий Герцена вызывает поток откликов в мировой печати, становясь выдающимся явлением литературной жизни Европы. В своей совокупности отзывы улавливают некоторые черты того «шага вперед», который был сделан этим произведением в художественном развитии человечества: фиксируется распространение «проницательного» реалистического анализа на новые срезы действительности («общественно — политическая жизнь до ее высших сфер»), острота саркастического отрицания всей николаевской системы и изображение «глубокой, интенсивной интеллектуальной жизни, богатой и разносторонней работы мысли» передовых людей. Отмечается «соединение достоинств романа и истории», «пламенная энергия» слога. За строками повествования возникает цельная, полная духовной силы и благородства, покоряющего человеческого обаяния фигура автобиографического героя. Гюго, прочитав том I французского перевода, пишет Герцену: «Ваши воспоминания — это летопись чести, веры, высокого ума и добродетели… В вас виден неустрашимый боец и великодушный мыслитель».

В 1871 г. польский писатель Ю. Крашевский в статье о Герцене решительно заявляет, что он «как писатель — художник мало имеет равных или даже никого на одном с ним уровне Россия не поставляла». «Он создал свободную литературу», заговорившую «во имя народа». «Стиль огненный, гибкий, остроумный, живой, красочный, свободно — неповторимый. Мысль и чувство будят симпатию и притягивают к себе. Власть могучей наблюдательности, этого живописания, которое он охватывает духом, — не меньшая». В большинстве отзывов эти свойства творчества Герцена осознаются как проявление национального своеобразия русской литературы и его высшее выражение. Герцен занял «первостепенное положение в среде лучших современных европейских писателей…» — резюмируют в 1870 г. «Отечественные записки».