Георгий Бердников - Том 7. Литература второй половины XIX в.

Жанр книги впитал в себя в разнообразно переосмысленном виде элементы сентиментального и научного путешествия, романтического стиля, русского и мирового сказочно — волшебного эпоса (особенно в главах «Русские в Японии»), наконец, античных сказаний и повествований (легенда об аргонавтах, «Одиссея» Гомера). В целом огромное эпическое полотно вылилось в подобие романа о всемирной жизни, с противостоящими и противоборствующими в качестве главных «персонажей» буржуазным Западом и феодальным Востоком, а также символизирующей положительное начало Сибирью, прообразе будущей России, лишенной крайностей и первого и второго. С огромной силой выразился на страницах «Путешествия» гуманизм и патриотизм писателя.

Ряд очерков и очерковых циклов, созданных Гончаровым в 70–80‑е годы, не привнес в его метод и поэтику принципиально новых черт. В основном они развивают и социально конкретизируют темы его романов, в частности артистической или служебно — казенной «обломовщины» («Поездка по Волге», «На родине»).

Предпосылками и компонентами гончаровского романа была русская повесть 30–40‑х годов с любовным сюжетом, автором «Обрыва» философски и музыкально обогащенная, а также нравоописательные, в их числе «физиологические», очерки «натуральной школы», в свою очередь преобразованные. Бытовая «живопись» (сцены, портреты, эскизы, картины и т. п.) осмыслена у Гончарова всегда в ее «общем объеме», в свете «коренных», «неизменных», «главных мотивов» и способов — типов существования. Так, испытание любовью кладет последний типический штрих не только на фигуры Обломова или Райского, но и на относительно второстепенных персонажей.

Синтезирующий пафос гончаровского художественного метода проявляется также в стремлении осмыслить создаваемые характеры (Обломова, Райского, Волохова, Веры и др.) в контексте таких устойчивых «сверхтипов», как Гамлет, Дон Кихот, Дон Жуан, Фауст, Чацкий, Татьяна Ларина, как и некоторых ситуаций известных произведений. Гетевский мотив звучит, например, в сомнениях и грусти Ольги Ильинской в конце «Обломова», той неудовлетворенности, которую автор возводит к «общему недугу человечества», тщетно, но неодолимо порывающегося «за житейские грани».

В развитой Гончаровым концепции любви можно рассмотреть некоторые идеи немецкого романтизма, толковавшего это чувство как «высочайшую первооснову», объединяющую человека и природу, земное и запредельное, конечное и бесконечное.

Роман Гончарова — новая и самобытная жанровая форма по сравнению с «романом в стихах» Пушкина, «поэмой» Гоголя, «Героем нашего времени» Лермонтова, хотя и наследует ряд особенностей последних. Он освобожден от жанрового синкретизма своих предшественников и типологически наиболее близок роману тургеневскому. Их роднит центральное место любовной коллизии (испытание любовью и испытание любви), проблема любви и долга (Тургенев) и любви — долга (Гончаров), одухотворенные женские персонажи. Живописно — нравоописательной гранью талант Гончарова созвучен Писемскому, А. Островскому.

Гончаров — один из несомненных учителей Л. Толстого — романиста. Предшественниками толстовского Каренина, «человека — машины», были и Петр Адуев, и английский купец из «Фрегата „Паллада“», и Волков — Пенкин из «Обломова», чиновник Аянов из «Обрыва». Близки взгляды обоих художников на быт как равнозначный иным, высшим сферам жизни, сходно их умение передавать через быт широкое, внебытовое содержание.

Сравнение Гончарова с Л. Толстым вместе с тем обнажает и художественно — содержательные пределы гончаровского романа, реалистического метода писателя вообще. Рамки этого романа оказывались объективно узкими для отображения народной жизни. Галерея крепостных слуг среди персонажей «трилогии» занимает явно подчиненное место и служит по преимуществу источником комизма. Автор «Обрыва» был поражен и восхищен тем, что у Толстого даже и во второстепенных лицах воплощаются характерные черты русской народной жизни. Гончаров проницательно уловил ту диалектику творческого мышления Л. Толстого, которой недоставало его собственному. Отношение между частным и общим, конечным и вечным, внешним и внутренним, настоящим и «неизменным» отмечено у Гончарова известной метафизичностью.

Реалистический роман Гончарова можно определить как психологически — бытовую разновидность данного жанра. Его место в литературной истории после романа Лермонтова и Гоголя, но до Л. Толстого и Достоевского 60‑х годов. Блестяще воплотив целый этап в развитии «эпоса нового времени» (Белинский), романы Гончарова остаются и ныне его неповторимыми образцами.

В многогранном духовном наследии Чернышевского, социалиста — утописта, революционного демократа и просветителя, наибольшую жизненность сохраняют кроме эстетических трактатов литературно — критических и историко — литературных трудов его беллетристика, в первую очередь романы «Что делать?» и «Пролог».

Знамением времени стал роман «Что делать?», написанный Чернышевским в Алексеевском равелине Петропавловской крепости в конце 1862 — начале 1863 гг. и в том же году опубликованный в журнале «Современник» (№ 3, 4, 5). Русская литература второй половины века испытала сильнейшее воздействие идей и образов этого романа. И не только литература. Под влиянием «Что делать?» сотни людей, по свидетельству В. И. Ленина, «делались революционерами». «Он меня всего глубоко перепахал», — говорил Владимир Ильич (В. И. Ленин о литературе и искусстве. М., 1986. С. 454). «Для русской молодежи того времени, — писал об этой книге известный революционер П. Кропоткин, — она была своего рода откровением и превратилась в программу».

При всей своей исключительности и неповторимости, романы «Что делать?» и «Пролог» (1866) — явление закономерное для литературы 60‑х годов. Романы эти многими своими корнями связаны с традициями народно — освободительного движения в России начиная с Радищева, с гуманистической традицией русской литературы. Это сказывается прежде всего в историческом оптимизме романов Чернышевского, в безоговорочном доверии их автора к доброй воле человека, в апелляции к его разуму.

Романное творчество Чернышевского находится на основной магистрали отечественного историко — литературного процесса; в беллетристике лидера революционеров — шестидесятников обнаруживаются не только полемический подтекст, но и точки соприкосновения с выдающимися творениями корифеев классического реализма, в том числе Достоевского, Толстого, Тургенева.