Адриан Голдсуорти - Октавиан Август. Революционер, ставший императором

О самом этом человеке тогда и теперь судить намного труднее, ибо он проявлял себя очень по-разному, чтобы можно было легко выносить о нем вердикт. В какой-то момент – возможно, не ранее убийства Юлия Цезаря, но утверждать этого мы не можем – он принял решение стать первым в государстве, и все, что он делал, было направлено к этой цели. Для ее достижения он без колебаний прибегал к насилию, и поэтому в последующие годы убивал и устрашал, меняя союзников сообразно с требованиями момента. Честолюбие было в крови у любого римского аристократа, но никогда прежде не случалось так, чтобы честолюбие это не ограничивали некоторые условности и чтобы оно столь явно было нацелено на завоевание постоянной, не предполагающей соперников, верховной власти – но, с другой стороны, никогда прежде никто не являлся наследником Юлия Цезаря, пожизненного диктатора и обремененного почестями бо́льшими, нежели те, которые когда-либо в прошлом оказывались кому бы то ни было из римлян. Положение, в котором находился молодой Август, было столь же беспримерным, как и его деяния, но по меньшей мере мотивы его поведения коренились в традициях того класса общества, к которому он принадлежал.

При всем своем явном и безмерном честолюбии Август становился более великодушным к своим врагам по мере того, как приближался к окончательному успеху. Милосердие его было более продуманным, чем у Юлия Цезаря, но тем не менее истинным, и в особенности во время войны с Антонием, когда он убивал противников только в том случае, когда это казалось необходимым (разумеется, по его мнению) и миловал всякий раз, когда чувствовал, что это для него не опасно. Такого, кажется, не случалось раньше, когда он проявлял мало снисхождения к любому врагу или не проявлял его вообще. Странным образом сдержанность убийцы, прекратившего убивать, может восприниматься с большей благодарностью, нежели механическое милосердие со стороны кого-либо, решившего миловать всегда, когда возможно, – противники Юлия Цезаря совершенно не знали, что возбуждает его жалость. После Акция Август почти прекратил убивать других римлян, не считая немногочисленных исключений, следовавших за действительными или мнимыми заговорами, но даже в этих случаях не было крупномасштабных чисток. Нет никаких оснований предполагать, что такой сдержанностью он обязан кому-то другому, кроме самого себя. С политической точки зрения это имело большое значение, так как, конечно, легче иметь дело с доверяющей и благосклонной элитой, однако некоторые его преемники прибегали к казням куда более охотно, чем Август, и тем не менее умудрялись оставаться у власти в течение длительного времени. Был ли Август человеком практическим или нет, но, в конечном счете, его поведение являлось его собственным выбором, и нам следует восхищаться Августом за это так же, как мы осуждаем его за жестокость, проявленную им в начале карьеры.

Нет признаков того, что в те ранние годы он руководствовался детальными планами и проектами, и, конечно, никаких намеков на то, что идея относительно того режима, который он в один прекрасный день создаст, у него уже сформировалась. Вместо этого он свою деятельность посвятил исключительно достижению ближайшей цели – завоеванию власти и разгрому врагов – и вероятно, он вовсе не оставил времени на что-либо еще. В продолжение этих лет он афишировал свою связь с Юлием Цезарем, превозносил достижения последнего, жаждал отомстить за его убийство, и в то же время приобретал власть для себя. Позднее, в 30-е годы до н. э., он начал заботиться об общей пользе, приступив к восстановлению и увеличению числа памятников и объектов инфраструктуры Рима, а также регулированию снабжения города продовольствием. И это также была благоразумная политика, но тот факт, что принцепс продолжал так поступать после Акция, означает гораздо больше, чем желание незамедлительно приобрести популярность. Август добивался власти жестокими методами, но однажды достигнув ее, он обнаружил величайшее желание, чтобы все функционировало должным образом, будь то снабжение продовольствием или водой, дорожная сеть, различные магистратуры или администрация самого Рима, Италии и провинций. То, какие средства расточались на восстановление старых и сооружение новых храмов, указывало на намерение возродить надлежащую связь с богами, которые однажды возвеличили Рим и могли сделать это снова. Как и многие глубоко личные вещи, мы не можем знать его подлинных убеждений, лежавших в основе такой согласованной политики, но Август по меньшей мере хотел, чтобы люди видели – в этом отношении он что-то делает, и более чем вероятно, что это его стремление было искренним. Равным образом попытки принцепса исправить поведение и нравственный облик римской элиты основывались на его глубокой вере в то, что своими дурными поступками она и заслужила, и породила смуту, терзавшую Рим в конце республиканской эпохи, и что чем лучше они будут, тем соответственно лучшая судьба ожидает государство.

Август упорно добивался власти и затем держался за нее, притворяясь на публике как только мог. Такие амбиции, конечно, являются признаком любого преуспевающего политического лидера и, без сомнения, множества менее удачливых. Однако в его случае он использовал эту власть на общее благо. Он усердно трудился для того, чтобы государство снова стало исправно выполнять свои функции, и мы не можем отрицать, что он сумел это сделать, так как мир и стабильность, принесенные им, способствовали процветанию. Базовый уровень благосостояния большинства людей при принципате стал выше, чем он был в течение нескольких поколений. Принцепс занимался вопросами, с которыми сталкивались и до него, хотя некоторые из его методов оказывались новыми. Юлий Цезарь, как и другие, пытался взять на себя решение кое-каких из этих дел, но ни у кого не было возможности заниматься ими столь же тщательно, как Август. По ходу дела он убедился, что все знают – он трудится ради общего блага, но любой римский политик на его месте разрекламировал бы свои усилия. Поддерживая отдельных лиц и целые общины, он ставил их в положение своих должников, и, таким образом, личная выгода, как часто случается, сочеталась с общей пользой. И это не меняет того факта, что правил он хорошо, каковы бы ни были его мотивы.

Его собственное положение менялось постепенно. С 30 г. до н. э. он фактически сосредоточил в своих руках контроль над вооруженными силами и таким образом стал, выражаясь современным языком, военным диктатором, однако самого диктаторского титула он благоразумно избегал. Изменения его правового положения, кажется, не составляли часть какого-либо последовательного плана. Каждое такое изменение тщательно обдумывалось и искусно подготовлялось, а затем методом проб и ошибок видоизменялось. В то же время с каждым годом его имя и образ все больше и больше проникали во все сферы публичной, а в значительной мере и частной, жизни. Август присутствовал повсюду – то, чего не удавалось никому прежде. Как первому человеку в государстве ему помимо прочего приходилось принимать непрерывную череду чужеземных посольств и прошений из провинций. Занимаясь многими из них лично или через ближайшего помощника и родственника, он обеспечил себе лояльность многих отдельных лиц и общин, особенно тех, к которым благоволил. Ради этого ему приходилось усердно трудиться, час за часом, день за днем, чтобы понять и разрешить вопросы, имевшие зачастую лишь местное значение.