Адриан Голдсуорти - Октавиан Август. Революционер, ставший императором

Поэма заканчивается этими словами, и, хотя Вергилий так и не завершил отделку своего произведения, он вряд ли планировал изменить финал с тем, чтобы история закончилась проявлением милосердия, а не возмездия. Турн поднял оружие против Энея и злорадствовал над поверженным противником, не выказывая никакой жалости, а в конце он и вовсе нарушил перемирие. При этом он не показан чудовищем, совершенно лишенным каких-либо добродетелей, и Вергилий испытывает к нему то же сочувствие, что и к Дидоне и другим персонажам. Столь глубокое понимание человеческой природы является признаком великого художника, однако при этом Вергилий ни в коем случае не побуждает читателей – даже своих современников – подражать Энею так же, как и не говорит, что он всегда прав. Многие римляне действительно были готовы восхищаться своими врагами и признавали, что их завоевательные походы часто оборачивались ужасными страданиями для побежденных народов. Однако осознание этого факта никогда не ставило под сомнение их глубоко укоренившееся убеждение, что римская экспансия была совершенно оправданной мерой. Враги оставались врагами, сначала нужно было их победить, а уже потом обращаться с ними мягко. Так же, как и в реальной жизни, в поэзии радости мирной жизни наступали только после победы римлян. [504]

Эней во многом напоминает самого Августа, хотя и показан героическим, красивым и физически сильным воином; предположения же, будто это не было намеренным прославлением принцепса, недостаточно убедительны. Оба они ставили долг и благочестие выше собственного комфорта и интересов, претерпевая значительные трудности и ведя многолетнюю борьбу, прежде чем была достигнута окончательная победа и в мире воцарились покой и процветание. Порой им приходилось совершать чудовищные поступки для блага всех римлян (или, как в случае с Энеем, их предков). Ставка была столь высока, что всех, кто сопротивлялись им, надлежало уничтожить, и в таких ситуациях спокойное благочестие уступало место благородной ярости. Эней иногда даже издевался над своими врагами перед тем, как их убить, и говорят, что точно так же молодой Цезарь поступил после битвы при Филиппах и Перузии. [505]

В поэме прославляется Цезарь Август, он показан в момент величайшей славы – после победы в битве при Акции, – и это изображение занимает центральное место на щите, выкованном для Энея Вулканом. Однако иногда Вергилий пишет так, что непонятно, о ком именно идет речь – например, рожденным от «высокой крови троянской» и отягченным «славной добычей стран восточных» может быть как Август, так и Юлий Цезарь. Возможно, такая неясность была допущена поэтом сознательно, и он имел в виду сразу обоих деятелей, желая показать, что все лучшее, свойственное отцу, многократно возродилось в доблести и подвигах сына. Сходным образом, когда Катон у него судит души в загробном мире, имеется в виду не конкретный человек, а скорее некий общий типаж, соединяющий в себе черты и Катона Старшего, и Младшего, который был непримиримым противником Юлия Цезаря. Вергилий стремился к прославлению великих деятелей римского прошлого. Катилина в царстве мертвых подвергается страшному наказанию, но в остальном намеков на политические разногласия мало. В описании будущих героев, которым еще только предстоит появиться на свет, есть две души, которые «одинаковым блещут оружьем», и в них угадываются Помпей и Юлий Цезарь. «Увы, – сетует Вергилий, – как много крови прольется», когда тесть обратится против зятя!.. Им обоим настоятельно рекомендуется воздержаться от гражданской войны. Это, безусловно, критика, но выраженная в очень мягкой форме и направленная столь же против Помпея Великого, сколь и против его соперника. К последнему, в частности, обращен призыв быть первым в «милости», и это, несомненно, является похвалой его знаменитому милосердию. [506]

«Энеида» – патриотическое произведение, изобилующее восторженными восхвалениями славного прошлого и еще более великого будущего, которое ожидало Рим под руководством сына божественного Юлия Цезаря. Несмотря на подробные описания войн и междоусобиц, в поэме все же присутствовала надежда на благополучное, мирное будущее, и Риму была обещана безграничная власть. Подобно многим великим произведениям, «Энеиду» можно читать на разных уровнях и по-разному интерпретировать, причем ее новые толкования могли бы удивить или даже напугать ее создателя. Такие сложные интерпретации вряд ли приходили в голову Августу; скорее он был просто тронут красотой стиха и доволен появлением поэмы, удостоившейся стольких похвал, а также своей тесной связью с этим произведением.

Семьи и власть

Принцепс со своей свитой достиг Рима к концу года. После беспорядков, связанных с Эгнацием Руфом, оставался только один действующий консул, и к Августу явилась сенатская делегация с тем, чтобы он выбрал одного из них в качестве второго консула. Как это делалось, неизвестно. Дион Кассий пишет, что Август просто назначил консула, руководствуясь собственным авторитетом, и никаких формальных выборов не было, но автор, возможно, просто передал суть того, что, по его мнению, происходило, не вдаваясь в технические детали. Человек, которого выбрали, верно служил Августу во время гражданских войн. Решив этот вопрос, принцепс снова отказался от почести в виде официального приветствия со стороны сената и народа, а узнав, что сенатская депутация все еще горит желанием устроить ему торжественную встречу, незаметно проскользнул в город под покровом темноты. Он принял решение воздвигнуть у Капенских ворот – тех самых, через которые он, двигаясь по Аппиевой дороге, въехал в Рим, – алтарь Фортуны Возвращающей (Fortuna Redux), т. е. богини благополучного возвращения домой. В этом же месте каждый год 12 октября, в день недавно учрежденного праздника Августалий, стали совершаться жертвоприношения в память о его возвращении. [507]

В отсутствие Августа в Риме сложилась непростая ситуация, и лишь благодаря Агриппе центуриатные комиции не переизбирали его в консулы каждый год. Вероятно, именно тогда ему и пришла в голову идея назначить трех консулов, поскольку тогда он и сам смог бы занимать эту должность, и у двоих других была бы такая возможность. Однако это предложение быстро отвергли, т. к. оно было сочтено слишком сильным отступлением от заведенного порядка, ведь раньше никогда не было более двух консулов одновременно. Дион Кассий передает, что вместо этого Августа наделили пожизненными консульскими полномочиями, но в историографии нет единого мнения относительно того, так ли это было на самом деле и что конкретно он имел в виду. Согласно общепринятой точке зрения, Август получил консульские знаки отличия, так что теперь, когда он находился в городе, его всегда сопровождали двенадцать ликторов. Также он мог во время заседаний сената сидеть в собственном курульном кресле между двумя консулами. Впрочем, каковы бы ни были детали, надо сказать, что дарованные ему полномочия носили сугубо персональный характер – так же, как и предоставленные ему в 23 г. до н. э. – и не связывались с занимаемой должностью. Символы – а особенно магистратские знаки отличия – имели в Риме большое значение и способствовали укреплению власти Августа. [508]