Георгий Бердников - Том 2. Средневековая литература III–XIII вв.

Как показывает содержание «Слова», автор его знал и историю Ольговичей, и подробности Игорева похода. Чуткий поэт, вероятно, был более всех поражен символическим характером событий, предопределенных «знамением». Поэтому в «Слове» космогоническая символика и анимизация природы, как бы оживлявшие старую эпическую традицию, приобрели максимальное значение. Только в «Слове» (и нигде более в древнерусской литературе) солнце фигурирует семь раз, в двух случаях образ солнца как бы «размножается» («четыре солнца», «два солнца»). Солнечная символика проходит через все повествование, поэтически сопровождая Игоря и его родичей.

Автор обращается к герою: «Нъ уже, княже Игорю, утъпе [померк] солнцю свет». Казалось бы, «светлые» Ольговичи (Игорь — «свет светлый») обречены: на реке Каяле «тьма свет покрыла». Но происходит внезапный перелом событий, Ярославна, жена Игоря, обращается со страстным языческим заклинанием к трем как будто живым «господам» — Ветру, Днепру Словутичу, Солнцу — «Светлое и тресветлое слънце!» Как кажется, сила любви спасает героя и само солнце возвращает ему свое благоволение. Игорь бежит из плена. Теперь автор получает возможность создать новый образ солнца (противоположный изначальному «знамению»): «Солнце светится на небесе — Игорь князь в Руской земли». А это, в свою очередь, позволяет автору в заключение воспеть традиционную «славу» его героям, в действительности плохим политикам и полководцам. Солнечная символика получает мифологическую конкретизацию, когда по ходу событий упоминаются два солнечных божества: Игорь и его дед Олег символически представляются «внуками» (потомками) Даждьбога, а родственник Олега — князь-волшебник Всеслав некогда будто бы «волком» великому Хорсу путь «перерыскивал».

Солнечная символика имеет организующее структурно-поэтическое значение, иерархически возглавляя символико-метафорическую систему произведения. Вслед за солнцем против героев действуют другие силы анамизированной природы: ночь, гроза, тучи, молнии, гром, затем звери и птицы (волки, лисицы, орлы), а растения (деревья, цветы, трава) печалятся об участи героев. В эпических ситуациях сами герои начинают действовать зооморфно, как звери и птицы: Игорь, Всеслав, Гзак, Влур (в форме творительного сравнения): Игорь, Всеслав, Гзак, Влур бегут или скачут «волком»; Игорь еще скачет «горностаем», плывет «гоголем», летит «соколом»; Боян «растекашется […] серым вълком […] шизым орлом»; Ярославна плачет какой-то птицей — «зегзицею» — и т. п. Благодаря такой символизации природы и героев создается гармоничная картина отношений между человеком и Вселенной, что восходит, видимо, к существовавшим в эпической традиции (в наследии Бояна) пережиткам языческого мировосприятия. Особенно ясно это видно в трактовке затмения солнца, которое в летописных повестях и в «Слове» изображается различно. По Ипатьевской летописи, Игорь «виде солнце, стояще яко месяц»; по Лаврентьевской летописи, «быть знамение в солнци […] яко звезды видети […] и в солнци учинися яко месяц». Здесь представлено христианское объяснение затмения как предостерегающего знака божественной воли, само же солнце не действует («стояще»). В «Слове», напротив, отразилось архаичное языческое представление: о «боге» упоминания нет, а солнце выступает как субъект, действующий произвольно по отношению к Игорю (сначала «тьмою», в конце — «светится»).

Таким образом, основываясь на обстоятельствах похода Игоря и родовом предании князей Ольговичей, с одной стороны, а с другой — на поэтическом наследии Бояна («внука» языческого бога Велеса), автор «Слова» развил в произведении хорошо понятную его слушателям солнечную символику. На этой основе ему удалось объединить изображение текущих событий со старыми анимистическими представлениями о природе и создать целостную символико-метафорическую систему поэтического повествования. В первую очередь такая поэтизация событий служила задачам изображения военной героики близких ему князей — Игоря и других Ольговичей.

Создание «Слова» как эпического произведения закономерно отвечало обычным условиям возникновения наиболее значительных памятников средневекового эпоса: оно появляется на исторических и эпических рубежах Европы и Азии, разделявших и связывавших инонациональные и инорелигиозные (западные и восточные) народности континента. По представлениям античным и средневековым этот рубеж проходил по реке Дону, а в своих успешных походах против половцев Владимир Мономах, как говорит летописец, «пил золотом шеломом Дон». В «Слове» также Игорь хотел «испити шеломом Дону», он к «Дону вои ведет». Навстречу ему бегут ханы Кончак и Гзак — и тоже «к Дону великому». Эта пограничная тема, связанная со столкновениями (а нередко и родством) европейских и азиатских героев, характерна для эпических традиций. Известный в Киевской Руси в прозаической обработке («Девгениево деяние») византийский героический эпос о Дигенисе Акрите самим именем героя указывал на то, что это был «двоеродный» (сын сирийского эмира — араба — и греческой аристократки) «охранитель границ» православной империи. Герои русских былин, стоявшие на пограничной «заставе» и оберегавшие «Святую Русь» от тюркских «бусурман», приняли на себя их же собственное название — «богатыри». Грузинская поэма Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» была целиком основана на изображении легендарно-эпического восточного мира. Французская «Песнь о Роланде» превратила мелкое столкновение войскового арьергарда христиан-франков (в 778 г.) с христианами же басками в эпическую борьбу двух миров — христианского Запада с мавро-мусульманским (сарацинским) Востоком. Древнегерманский, скандинавский и англосаксонский эпосы хранили память о западно-восточных римско-гуннских и готско-гуннских войнах. Таковы основные закономерности западно-восточных взаимосвязей в области сюжетосложения и символизации в европейском раннефеодальном эпосе, в сферу которых входило и «Слово о полку Игореве».

Для широкой оценки «Слова» в свете отмеченных типологических закономерностей необходимо вспомнить, что эпическая литература Северо-Западной и отчасти Центральной Европы была подготовлена целым рядом дофеодальных и раннефеодальных памятников, первоначально фольклорных, но сравнительно рано записанных и частично обработанных. Эти памятники, например, богато представлены в раннескандинавской традиции. Скандинавская поэзия была известна в Киевской Руси. Она пришла с варяжскими дружинами. Скандинавская традиция, исполненная развитых языческих мифов, на Руси рано утратилась, но она, по-видимому, в национально смешанной дружинной среде успела вступить в определенные соотношения с восточнославянским языческим эпосом, в последующем (в XII в.) испытавшим новые поэтические взаимодействия и с эпосом тюркских народностей. Такие условия эпического развития содействовали раннему формированию древнерусской княжеско-дружинной поэтической культуры, эпилогом которой стало «Слово о полку Игореве». Эта эпическая культура не только сохранялась в «Слове», но и декларировалась его автором в виде воспоминаний о высокой традиции Бояна Вещего, который, очевидно, был старшим современником половецкого ханско-родового певца Оря, причем сюзерены их обоих — Ольговичи и Шаруканиды — постоянно соприкасались в союзах и войнах. Представления автора «Слова» о Бояне как о певце, мудреце и волшебнике воспроизводили характерный облик древнего княжеско-дружинного поэта, совершенно неизвестный остальной литературе Киевской Руси, но напоминающий по своему типу еще более архаические и фантастические представления скандинавов.