Ричард Пайпс - Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2

Социализм действительно обнаруживает черты формального сходства с религией, но подлинная религиозность в нем напрочь отсутствует, ибо он отвергает ключевой принцип любой религиозной системы — личную ответственность человека за совершаемые поступки:

«Основная философема социализма, идейный стержень, на котором он держится как мировоззрение, есть положение о коренной зависимости добра и зла в человеке от внешних условий. Недаром основателем социализма является последователь французских просветителей и Бентама Роберт Оуэн, выдвинувший учение об образовании человеческого характера, отрицающее идею личной ответственности.

Религия так, как она приемлема для современного человека, учит, что добро в человеке всецело зависит от его свободного подчинения высшему началу. Основная философема всякой религии, утверждаемой не на страхе, а на любви и благоговении, — есть “Царство Божие внутри вас есть”.

Для религиозного миросозерцания не может поэтому быть ничего более дорогого и важного, чем личное самоусовершенствование человека, на которое социализм принципиально не обращает внимания» [91].

Интеллигенция «отрицает мир во имя мира и тем самым не служит ни миру, ни Богу» [92]. Струве предупреждал, что кажущаяся терпимость социалистов по отношению к религии, готовность признать ее «частным делом» граждан не отражает их подлинных (глубоко враждебных) чувств: это всего лишь «тактическая директива» [93].

Другим аспектом социализма, вызывавшим у него отторжение, стала присущая всем вариантам этого учения страсть к всесторонней рационализации жизни. Прогресс человечества нуждается в равновесии «спонтанности» и «сознательности»; абсолютный триумф последней неминуемо ведет к деспотизму. «Идея рационализации общественной жизни, приведения всего к общему знаменателю, распределения всего в точном порядке и на своем месте есть, в принципе, антикультурная идея. Это — хула на духа святого, этого творца культуры, который не может быть превращен в машину, работающую по команде» [94].

Публикация в 1907 году русского перевода книги Сореля «Размышления о насилии» предоставила Струве возможность выступить с некрологом «научному социализму». Соответствующая статья получила название «Facies Hippocratica» («Лик смерти») — латинское выражение, означающее появление на лице умирающего первых признаков неизбежного конца (#343). Воззрения Сореля, писал он, окончательно подтверждают, что социалисты потеряли всякую веру в торжество своих идей и, точно так же, как до них христиане, предали хилиазм забвению. Предложенное Сорелем понимание «мифа» обнаруживает полное игнорирование марксистских постулатов, несмотря на то, что сам Сорель считал себя последователем Маркса. Социалистическое движение, по убеждению Струве, явно пребывало в упадке, и его конец был не за горами [95].

Отныне Струве полностью порвал с социализмом на том основании, что это учение несовместимо с его трактовкой культуры и религии — иными словами, с духовной свободой, наивысшей из человеческих ценностей. При этом он не стал ненавистником социализма, навсегда сохранив немалую долю уважения к подлинным социалистам эволюционного типа, вроде германских социал-демократов. Но лично он прекратил быть или называть себя социалистом.

Кампания, развернутая Струве против интеллигенции, достигла апогея с выходом в конце марта 1909 года знаменитого сборника «Вехи». Книга стала одним из крупнейших succès de scandale в русской интеллектуальной истории, отголоски которого слышны по сей день и, по-видимому, будут звучать до тех пор, пока в России существует интеллигенция.

Идея аналитического исследования русской интеллигенции в свете событий, сопутствовавших революции 1905 года и последовавших за ней, зародилась, насколько известно, в беседах Струве с историком литературы Михаилом Гершензоном. Интерпретация основной темы сборника, предложенная Гершензоном в предисловии, не оставляет ни малейших сомнений в том, что именно Струве вдохновлял это интеллектуальное предприятие [96]. Революция 1905 года, писал Гершензон, предоставила интеллигенции возможность испытать те ценности, которые она более полувека оберегала как «наивысшую святыню». В итоге выяснилось, что эти ценности несостоятельны; следовательно, пришло время пересмотреть их. Семь авторов, продолжал Гершензон, расходятся по многим вопросам, но при этом едины в одном: «Их общей платформой является признание теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития, в том смысле, что внутренняя жизнь личности есть единственная творческая сила человеческого бытия и что она, а не самодовлеющие начала политического порядка, является единственно прочным базисом для всякого общественного строительства» [97]. Выражаясь менее возвышенно, это означает, что индивид первичен по отношению обществу, а духовное перевоспитание предшествует политическим реформам. Гершензон утверждал также, что он лично и его соавторы отнюдь не намерены осуждать интеллигенцию: напротив, они желают найти выход из того тупика, в который интеллигенция завела себя и страну. В качестве предшественников «Вех» он упоминал Чаадаева, Соловьева и Толстого. Эти люди не были услышаны интеллигенцией, заключал он, но теперь, вероятно, «разбуженная великим потрясением, она услышит более слабые голоса».

За исключением редактора Гершензона, которого в определенном смысле можно считать аутсайдером, авторы «Вех» являли собой довольно монолитное целое. Большинство из них некогда были социал-демократами, а затем, последовав примеру Струве, оставили их ряды ради конституционной демократии. Все входили в Союз освобождения и принимали участие в его первом съезде в Шаффхаузене. Все были кадетами. Бердяев и Булгаков принимали участие во всех важнейших начинаниях Струве, включая «Проблемы идеализма», Полярную звезду, Свободу и культуру и Русскую мысль. Франк, кроме того, был близким другом Струве и время от времени проживал в его доме. Изгоев, как говорят, «преклонялся» перед Струве. Кистяковский не был столь близок к нему, но также разделял его политическую философию и являлся соавтором «Проблем идеализма». Другими словами, «Вехи» стали продуктом коллективного творчества группы интеллектуалов, которые в большинстве своем выросли под прямым влиянием Струве. Они составляли что-то вроде «струвианской» партии. Поэтому в центре внимания сборника, в написании которого каждый из них участвовал, естественным образом оказались вопросы, активно поднимавшиеся их учителем в течение предшествующих полутора лет.

Говорят, что участники «Вех», договорившись об основной теме сборника, не знакомились со статьями друг друга вплоть до опубликования [98]. Если это действительно так, остается лишь удивляться тому, что представленные материалы совершенно не дублировали друг друга. Интеллигенцию атаковали с разных позиций, а каждая из семи стрел имела собственную цель. Бердяев размышляет об интеллигентском презрении к философии, которую, по его утверждению, интеллектуалы всегда третировали как служанку политики. Булгакова интересовала проблема отношения интеллигенции к религии; с его точки зрения, интеллигенция была полностью лишена внутренней религиозности и подвижнического духа. Гершензон критиковал интеллигентское равнодушие к «творческой личности» и проистекающее из него духовное бессилие и зависимость от толпы. Одна из идей, высказанных в его эссе, вызвала впоследствии особо громкий взрыв негодования: «Каковы мы есть, — писал он, — нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной» [99]. Изгоев, опиравшийся на результаты свежих опросов, посвященных отношению студентов к моральным проблемам, показывал, насколько неверно господствующее убеждение в нравственной чистоте русской молодежи. Ее сексуальные обыкновения, к примеру, отразились в том факте, что 5 процентов опрошенных начали половую жизнь еще до двенадцати лет, 15 процентов — до четырнадцати, 61 процент — до семнадцати. Три четверти студентов признавались в занятиях мастурбацией. Правовед Кистяковский задавался вопросом, уважает ли русская интеллигенция законность и дух компромисса, на котором она покоится. Его ответ был негативным: «правосознание нашей интеллигенции находится на стадии развития, соответствующей формам полицейской государственности», причем это утверждение подкреплялось весьма красноречивыми цитатами из Ленина. Франк, со своей стороны, критиковал отношение интеллигенции к культуре.