Н Глобус - Заговоры и покушения

Но мог ли точный, как хорошие часы, Реаль не вскрыть немедленно конверт с посланием своего патрона? «Ловкий маневр Реаля с целью снять с себя ответственность? Или подлинная усталость? Или… Талейран, встревоженный тем, что герцога будут допрашивать по стеснительным для бывшего епископа вопросам, посоветовал Реалю исчезнуть на ночь?», — пишет французский ученый Жан Тюляр.

Более определенную позицию занимает Андре Кастело: «Реаль разыграл комедию. В действительности он еще накануне вечером нашел и прочитал приказ Наполеона, хотя он и утверждал обратное». Особенно важно признание самого государственного советника, сделанное им Савари значительно позже описываемых событий. «Вы хорошо знаете, что именно заставил меня сделать Талейран». Эти слова — прямое обвинение в адрес хозяина особняка Галифе. Добавим к ним и обличительную похвалу первого консула, откровенно признавшего, что «князь Талейран вел себя в этом случае как верный министр».

Итак, принципиальные решения по делу герцога Энгиенского принимал Бонапарт. Секретной стороной дела занимался Талейран. Савари явился непосредственным исполнителем их воли. Генерал-адъютант, впрочем, попытался оправдать себя перед историей. В своих мемуарах Савари пишет, что после заседания военной комиссии к нему явился пехотный офицер и спросил, где разместить отряд для исполнения приговора. «Там, где вы не сможете кого-либо ранить», — ответил Савари.

«Я клянусь, от имени всех моих коллег, что эта казнь не была разрешена нами: нам приговор предусматривал отправку сообщения военному министру, министру юстиции и командующему, губернатору Парижа. Только последний мог дать на законных основаниях приказ о казни; копии не были еще отправлены: их не могли закончить до известного времени». Эти слова принадлежат генералу Юлену. Он продолжал: «Мы не знаем, имел ли приказ тот, кто столь жестоко ускорил эту роковую казнь. Если он его не имел, он один несет ответственность, если он его имел, комиссия непричастна к этому приказу».

Савари действовал быстро и решительно. Жестокость и бездумная твердость были теми чертами его характера, которые и ценил Бонапарт. Его адъютант не размышлял, когда он знал волю своего повелителя. И вряд ли прав Морис Шуман, член Французской академии наук, когда пишет, что Савари действовал на свой страх и риск: он проявил инициативу, сам интерпретировал желания и намерения первого кунсула. К тому же, замечает Шуман, генерала «обидели». Мюрат обошелся с ним как с простым посыльным. И вот представился случай «показать себя».

Но независимость отнюдь не была в характере генерала (хотя в решительности ему нельзя было отказать). В столь сложной ситуации, в которой находился Савари, и речи быть не могло о его самостоятельных решениях. Он знал волю Бонапарта. Он получил инструкции Мюрата. Ему была известна и позиция Реаля, и тайные ходы Талейрана. И, видимо, поэтому адъютант Бонапарта всю ответственность за произошедшее пытался возложить на министра внешних сношений. Савари утверждал: «Я размышлял тысячу раз об обстоятельствах этой катастрофы и все более и более убеждался в том, что министр внешних сношений был единственным человеком, который мог объяснить, как и почему комиссия осудила и привела в исполнение свой приговор до того, как Реаль смог выполнить доверенную ему миссию». Здесь что ни слово, то передержка. Не один Талейран знал тайные пружины механизма, осудившего и казнившего Конде-Бурбона. Они были известны и самому Савари, понимавшему, что главный режиссер трагического спектакля находился в Тюильрийском дворце.

Причастность Талейрана к гибели молодого герцога бесспорна. Он хорошо знал, что должно было произойти в Венсеннском замке. В тот вечер, когда военная комиссия начала свою работу, Талейран сидел за карточным столом в салоне герцогини Лаваль. В 2 часа ночи Шарль-Морис небрежно вынул из кармана жилета часы и сказал: «В этот момент последний из Конде перестал существовать». И игра в карты продолжалась. А на следующий день, увидев одного из своих ближайших сотрудников, Отерива, в состоянии душевного смятения, Талейран сказал: «Вы сошли с ума. Есть из-за чего делать столько шума. Заговорщик схвачен на границе, его привозят в Париж, расстреливают. Что же в этом экстраординарного?»

(Борисов Ю. В. Шарль-Морис Талейран. — М., 1986)

Со времени Базельского мирного договора 1795 года Испания, став союзницей Франции, снабжала ее деньгами, предоставила в распоряжение французов свои корабли и 20 тысяч солдат. Но на испанском престоле сидели ненавистные Наполеону Бурбоны. После потери неаполитанского королевства это был их последний оплот в Европе. Но как избавиться от королевской семьи, стоявшей, к тому же, во главе дружественного государства? Даже привыкший к сомнительным и опасным авантюрам император французов долго находился в состоянии колебания и нерешительности. В конечном счете он пришел к трагическому для себя и для своего режима выводу: Испания должна быть завоевана и подчинена французскому правлению. И уже в декабре 1807 года Наполеон предложил своему «мятежному» брату Люсьену (он категорически отказывался разойтись со своей второй женой, не угодной главе клана Бонапартов), в знак примирения, на выбор троны во Флоренции, Лиссабоне или Мадриде. Правда, для этого надо было лишить испанского трона Карла IV. Но к такого рода безделицам уже давно привыкли в официальном Париже.

«Император много раз беседовал со мной относительно своего проекта захвата Испании. Я всеми своими силами боролся против этого проекта, раскрывая аморальность и опасность подобного предприятия», — пишет Талейран в своих «Мемуарах». Иную точку зрения высказывали приближенные императора: его секретарь Меневаль, Жозеф Фуше и Савари, канцлер Этьенн Паскье. Сам Наполеон говорил: «Испанское дело? Талейран в течение двух лет меня терзал, чтобы я его осуществил! Он утверждал, что для этого мне нужно было только 20 тысяч человек. Не знаю, какое количество записок он мне представил, чтобы доказать это». «Он толкал к войне с Испанией», — признавал Бонапарт, уже находясь на острове Святой Елены. Где же истина?

В то время Талейран являлся решительным противником Бурбонов. Он еще не допускал возможности примирения с ними. Именно такую позицию министр занимал и в период ареста и казни герцога Энгиенского. О своих взглядах он неустанно твердил Наполеону^ Талейран, выступая за оккупацию французами Каталонии до тех пор, пока не удастся заключить мир с англичанами, настаивал на «перемещении» испанских Бурбонов, как это произошло в Этрурии. «Никто не был более убежден, чем он, в том, что сотрудничество Испании и Португалии против Англии и даже частичная оккупация этих стран моими войсками являлась единственным средством для того, чтобы вынудить лондонское правительство к миру». Эти слова были сказаны Наполеоном Коленкуру.