Н Глобус - Заговоры и покушения

Подошли к театру. Около дверей стояло несколько групп.

Несколько людей в цилиндрах кого-то, видимо, ждали. Помню, впереди стоял высокий бритый молодой человек в пенсне, пальто, лицом он был обращен к левому боковому входу. После, когда было совершено покушение и я впервые увидел Богрова, когда он бежал к выходу, мне показалось, что ожидавший кого-то молодой человек имел с убийцей большое сходство…

В дверях стояло двое жандармских офицеров. Они контролировали билеты. Я заметил, контроль был строгий.

«Беспокоили» не только неизвестных фрачников, но и седых генералов в звездах и орденах и их пожилых, расфранченных дам.

Все покорно вынимали билеты и показывали их контролерам.

Мы подождали, пока подъедут чины придворной цензуры. По их словесной просьбе, обращенной к контролерам, нас всех пропустили в театр.

В коридорах толпились мундиры и кители. Более всего было кителей. Мы, фрачники, были в заметном меньшинстве. Разделись и прошли в ложу бельэтажа, назначенную нам. Оказалось, что эта ложа занята семьей антрепренера Брыкина. Наши места были сзади их кресел. Вместе нас, корреспондентов, было в ложе шесть человек: В. А. Прокофьев от «Нового времени», Н. Н. Балабуха от «Колокола», г. Клепацкий от «России», г. Высотский от «Рижского вестника», Е. М. Бабецкий от «Южного края» и я. Кое-как разместились. Ложа была мало удобна для того, чтобы смотреть из нее на сцену, но зато весь партер и, главное, первые ряды его были у нас на виду, в Царская ложа была прямо против нас.

Театр весь был белый от белых платьев женщин и кителей. В партере я насчитал только около 20 фрачников, и почти все они были расположена сзади, за исключением петербургского городского головы Глазунова, место которого было в третьем ряду недалеко от кресла П. А. Столыпина.

Минут за десять до приезда Государя в зале появились министры. Вошли Кассо, Сухомлинов, Саб-лер. Наконец прошел к своему креслу председатель Совета Министров. Взоры всех были устремлены на него. Он стал лицом к публике. Его румяное лицо было ясно и, по-видимому, спокойно. Никому в зале не приходило в голову, что через полтора часа этот большой, сильный человек будет сидеть в кресле бледный, с закрытыми от слабости глазами. Министр разговаривал о чем-то с подошедшим к нему Кассо. Потом беседовал с каким-то полным молодым администратором. Раскланивался с Глазуновым и другими лицами. Одним из последних вошел в зал В. Н. Коковцов и прошел в противоположную от кресла П. А. Столыпина сторону первого ряда, ближе к нашей ложе.

Наконец около 9 часов приехал Государь с двумя августейшими дочерьми: Ольгой и Татьяной. Государь сел в выступе генерал-губернаторской ложи и был весь открыт театру. Около него, также на виду у зрителей, сели августейшие княжны. Нам было видно, что в глубине Царской ложи рядом с Государем занял место болгарский княжич Борис Тырнов-ский, за ним великие князья Андрей Владимирович и Сергей Михайлович. Один из великих князей положил на барьере перед Государем афишу, которую Царь уже в темноте долго рассматривал и читал и затем передал дочерям.

После троекратного гимна начался первый акт «Сказки о Царе Салтане». Постановка была прекрасная, голоса также недурны. Играли г-жа Воронец, которую выписали специально для этой пьесы из Одессы, гг. Улуханов, Орешкевич, Томский, Кочуров и др. Я видел, как Столыпин во время первого действия раза два взглянул на Государя. Казалось, что его мало интересует сцена, а тревожит или просто занимает что-то другое. Но лицо его по-прежнему оставалось внешне спокойно. Кончился акт. Все стали. Государь просидел на месте минуту и затем вышел в свое фойе. Туда же направились и великие княжны, П. А. Столыпин оставался на месте. Около него образовалась группа. Сзади его кресла, но в третьем ряду, я увидал его великорослого адъютанта-телохранителя г. Есаулова.

Так же прошел и второй акт, после которого все присутствовавшие в Царской ложе ушли в свое фойе.

П. А. Столыпин встал, повернулся лицом к публике и оперся на барьер. Около него стояли военный министр Сухомлинов и шталмейстер граф Потоцкий. Первые ряды на большое протяжение были пусты. Было одиннадцать с половиной часов. Оставалось 12 минут до окончания спектакля: после этого последнего антракта должна была пройти небольшая картина.

Я вышел в коридор, прошелся и, когда опять подошел к своей ложе, то услыхал два, один за другим последовавших сухих, но резких хлопка. Первая моя мысль была такова: «Что-то лопнуло. Электрический прибор какой-нибудь?» Все были страшно далеки от мысли о покушении. Какой-то офицер пробежал мимо и проговорил: «Это шампанское». Но Н. Н. Балабуха, выбежавший, кажется, из буфета, сказал: «Выстрелы». Мы бросились в свою ложу. Все это было делом нескольких секунд. У меня в это время промелькнула мысль: «Не самоубийство ли?» Потом эту мысль вытеснила другая: «Если покушение, то понятно на кого…» После, когда все делились своими впечатлениями, я узнал, что у всех была эта последняя мысль.

Наша ложа была пуста. Прежде всего до меня донеслось восклицание дамы, сидящей за роялем в оркестре:

— Государь жив.

Общее напряжение после этих слов немного упало. Одновременно послышался чей-то пронзительный, видимо женский, крик. Кто-то, должно быть, упал в обморок. Мы посмотрели вниз и замерли. П. А. Столыпин стоял бледный, без кровинки в лице, лицом уже к сцене и ленивым, вернее, больным длительным движением снимал с себя китель. Когда снял и передал кому-то из группы, его окружавшей, я увидал на его белом жилете немного повыше правого кармана красное пятно величиной с медный пятачок. Затем раненый повернул лицо к Государевой ложе, которая была пуста, и левой рукой сделал по направлению к ней жест. Этот жест я видел отчетливо. Он или успокаивал, или, вернее всего, предостерегал.

— Не ходите сюда.

После этого он сел в кресло, вытянул как-то неестественно ноги и уронил голову на грудь. Видимо, он стал слабеть. В моей памяти запечатлелась одна подробность. Кто-то в военной форме быстро подошел изнутри Царской ложи к ее барьеру, заглянул в зал и так же быстро удалился вглубь.

Кто — я не мог упомнить.

Одновременно с поранением министра я увидал другую картину. Какой-то высокий молодой человек, мне показалось, белокурый, с закинутыми назад волосами, очень бледный, сильным движением рук отбросил от себя двух военных, пытавшихся его схватить, обернулся на миг лицом к нам и кинулся к правому выходу, но сейчас же был схвачен и сбит с ног. Человек пятьдесят чиновников, военных, камергеров, «союзников» набросилось на него. Убийцу уже не было видно, он лежал на полу. Толпа мяла его, терзала, била. Какой-то чиновник, стоя в ложе Потоцких около выхода, обнажил шпагу. Блеснуло лезвие и опустилось на убийцу. Этот же чиновник выскочил из ложи на спину или на грудь его и стал топтать. В эту страшную минуту театр жил страшной жизнью: сверху из лож исступленно кричали: