Наталья Тюленева - Тайны великих женщин

Шло время, и десятилетия сибирской ссылки начали плохо сказываться на здоровье Марии Николаевны. В 1855 году она обращается с просьбой о поездке в Москву на лечение. Разрешение дают, но обязуют вернуться в Иркутск по его окончании. Но вернуться было не суждено: в 1856 году была объявлена амнистия декабристам.

Волконский приезжает к жене в Москву, а потом они отправляются за границу. Последние годы жизни Мария Николаевна провела в селе Воронки Черниговской губернии, в имении дочери. Сергей Григорьевич жил в имении сына под Ревелем (ныне — Таллин). О болезни, а потом и смерти жены, случившейся 10 августа 1863 года ему, не желая волновать, сообщили не сразу. Он сильно из-за этого переживал и прожил лишь на два года больше жены.

По его просьбе его похоронили рядом с ней — в ногах, у подножья надгробья.

Софья Львовна Перовская (1853–1881) — революционерка-народница, член террористической организации «Народная воля», организатор и участница убийства Александра II.

В историю Перовская вошла как член исполкома «Народной воли», жена Андрея Желябова, участница трех покушений на Александра II (последний теракт 1 марта 1881 года, который после ареста Желябова возглавляла именно Перовская, оказался удачным).

В СССР Перовскую прославляли как первую женщину, казненную в России по политическому делу. А теперь мы понимаем, что она еще и первая в мире женщина-террористка — строгая 28-летняя девушка из дворянской семьи со стальным взглядом.

Родилась Перовская в дворянской семье, ее дед был министром, а отец, действительный статский советник, одно время был губернатором Петербурга, но потерял место из-за проявленной во время покушения Каракозова «непредусмотрительности».

Уклад в ее семье был патриархальным, и откуда у Сони появились феминистские настроения, сказать сложно. Тем не менее в 16 лет, в 1869 году, она поступила на Аларчинские женские курсы, которые давали образование в объеме мужской гимназии. Для тех лет, а тем более для дворянской дочери, это был сильный поступок: он шел вразрез не только с обычаями, но и с настроениями всего общества.

Не оценила поступка Софьи и семья. Если мать, до одури влюбленная в избалованную дочку, позволяла ей все, то отец ни о чем подобном и слышать не хотел. Софья посещала курсы втайне от него. Хотя Перовской, наверное, это в какой-то мере нравилось. Ее сильная воля требовала таких же сильных испытаний и борьбы с трудностями. На это уходили все ее жизненные силы. То, что происходит вокруг, или даже собственная внешность интересовали Софью мало.

Е. Н. Ковальская, соученица Перовской по Аларчинским курсам, вспоминала: «Очень молоденькая девушка, скорее девочка, выделявшаяся между другими особой простотой костюма: серое скромное, как будто еще гимназическое форменное платье с белым небольшим воротничком сидело на ней как-то неуклюже: видно было полное отсутствие заботы о своей внешности. Первое, что бросалось в глаза, — это необыкновенно большой высокий и широкий лоб, который так выделялся в маленьком кругленьком личике, что все остальное как-то стушевывалось.

Всматриваясь в нее, я увидела под большим лбом серо-голубые глаза с несколько опущенными к вискам веками, смотревшие немного исподлобья с недоверчивым выражением: в глазах была какая-то упорная непреклонность.

Маленький детский рот во время молчания был крепко сжат, как бы из боязни сказать что-нибудь лишнее. Лицо было глубоко вдумчиво и серьезно. От всей фигуры веяло аскетизмом — монашеством».

Но внезапно о занятиях узнал отец Софьи, который после увольнения видел революционеров и бомбистов даже у себя под кроватью, не говоря уже о «бабских курсах», где только этому, как он считал, и учат. Разразился скандал, и Лев Перовский поклялся, что сделает все, что в его силах, дабы уберечь дочь от пагубного влияния курсов и вернуть ее в лоно семьи. Чтобы попасть на должность губернатора столицы, требовалось обладать незаурядной волей, но законы генетики никто не отменял, и «коса нашла на камень» — воля дочери, похоже, оказалась сильнее, чем воля отца.

Впрочем, порою даже соратники Перовской проговаривались, что не знают, была ли это воля или каприз избалованного ребенка. Вот что писала Вера Фигнер через четверть века после смерти Софьи: «Портрет вполне передает ее моложавое лицо, в котором было что-то детское, передает и чуть заметную складку около губ, которая мне кажется выражением настойчивости и упорства, а может быть, и детского каприза».

Софья не пыталась убедить папу в необходимости для нее курсов, понимая, что это бесполезно, а просто хлопнула дверью и ушла из дому.

Отец идти на попятную не собирался, и Софье пришлось кочевать до окончания курсов по своим знакомым. Возможно, именно эти испытания еще более усилили ее аскетизм, и она научилась жить в дорогом Петербурге практически без денег. Отец сказал, что пока Софья не уйдет с курсов, он не даст ей ни копейки. Мать, поддерживая дочь, продолжала ей помогать, но, поскольку финансами в семье традиционно распоряжались мужчины, эта помощь была не очень значительной.

П. А. Кропоткин, знаменитый анархист, писал: «Теперь в повязанной платком мещанке, в ситцевом платье, в мужских сапогах таскавшей воду из Невы, никто не узнал бы барышни, которая недавно блистала в аристократических петербургских салонах».

Жизнь свела Софью с тремя сестрами Корниловыми, дочерьми богатого фабриканта. Корнилов на новомодные увлечения дочерей смотрел сквозь пальцы, по принципу «чем бы дитя ни тешилось», и вскоре Перовская вместе с Корниловыми основали кружок саморазвития. За чаем там велись беседы о литературе, философии и, конечно же, о судьбах России.

Собиралось здесь множество известных впоследствии людей, тот же Кропоткин, например, считал, что истоки русского анархизма начали свое течение как раз отсюда. Неудивительно, что подобны сборища не могли найти одобрения в у власть предержащих, и кружок был вскоре разогнан.

Софью Перовскую отдали на поруки отцу. Пытаясь избавить Софью от дурного влияния окружения, он отправил ее вместе с женой в крымское имение. Но компания была подобрана неправильно: оказавшись с матерью наедине, 17-летняя Софья очень быстро убедила ту, что в глухой провинции ей делать нечего, и уже через год вернулась в столицу. Здесь жизнь била ключом, а новых знакомых из тех кругов, против которых так протестовал отец, появилось еще больше, и она даже предоставляла свою квартиру для нелегальных встреч «народников». Но и сама не сидела без дела.