Олег Соколов - Аустерлиц Наполеон, Россия и Европа. 1799-1805 гг

При этом какого-то серьезного антифранцузского чувства никто из этих отважных молодых людей не испытывал, впрочем, как и подавляющее большинство дворянства. Уже упомянутый Жихарев написал 3 (15) декабря 1805 г. в своем дневнике: «А между тем, пока мы деремся с заграничными французами, здешние французы ломают разные комедии и потешают Москву как ни в чем не бывало. Никогда французский театр не видал у себя столько посетителей, сколько съехалось в сегодняшний бенефис мадам Сериньп и мсье Роз. Правда, что театр невелик, но зато был набит битком; давали трехактную комедию «Les Conjectures ou le Faiseur des Nouvelles»» 35.

Наконец, наиболее образованные слои дворянства, подобно Пьеру Безухову, смотрели на войну с непониманием. Уже упоминавшийся выдающийся русский историк и публицист Н.М. Карамзин написал тогда слова, которые Толстой, немного переработав, и вложил в уста своего героя: «Россия привела в движение все силы свои, чтобы помогать Англии и Вене, т.е. служить им орудием в их злобе на Францию без всякой особенной для себя выгоды... Что будет далее — известно богу, но людям известны соделанные нами политические ошибки, но люди говорят: для чего граф Морков сердил Бонапарте в Париже? Для чего мы легкомысленно войною навлекли отдаленные тучи на Россию?» 36

Все приведенные выше цитаты (за исключением разве что Жаркевича) являются редкими свидетельствами непосредственно той эпохи, которые с трудом можно различить среди наслоений поздних мемуаров, где авторы не делают уже различия между тем, что говорили в 1805, 1807 или в 1812 г. Приведенные свидетельства полностью

подтверждаются донесениями французских агентов из Петербурга и Москвы, датируемыми летом 1805 г.

Вот что можно прочитать в одном из этих рапортов: «Все те, кто занимаются политикой или считают себя политиками, ищут мотивы, которые могли заставить императора Александра начать войну против Франции. Те, кто не принадлежат правительству, не могут найти ни одного и честно признаются, что усилия англичан, направленные на создание новой коалиции, заставят, очевидно, сделать новую глупость Санкт- Петербургский кабинет. Спрашивают себя, как можно было так быстро забыть Голландию и Италию (имеется в виду поведение англичан по отношению к русским войскам во время голландской экспедиции и австрийцев во время Итальянского похода 1799 г.)?.. Говорят, что Петербургскому кабинету столь же мало подходит заниматься делами Италии, как в Париже спрашивать о том, что делается на границах Персии и Грузии... Жители Москвы сожалеют о выступлении в поход московского гарнизона. Они не разделяют ослепления офицеров, считающих, что они идут прямо во Францию» 37.

Другое донесение говорит следующее: «В Москве открыто порицают войну, потому что не видят никакой причины для нее... В августе 1805 г. сюда приехали фельдмаршал Салтыков, гн. Трощинский и министр финансов Васильев — все члены Совета. Эти господа уехали из Петербурга под предлогом состояния здоровья или семейных дел, но говорят, что это из-за того, что они открыто выразились по поводу ненужности войны. С того момента как стало ясно, что война начнется, в Москве не скрывают недовольства: кто-то из патриотизма, а кто-то потому, что это помешает ему совершить путешествие в Париж... Париж для них первый город мира. Те, кто оттуда вернулись, дали желание другим совершить в свою очередь подобную поездку» 38.

В общем, можно с уверенностью сказать, что подобно тому, как это было в 1801 и в 1802 г., ничто не заставляло царя очертя голову броситься в водоворот кровопролитной войны — ни геополитические интересы, ни общественное мнение страны. Более того, ясно, что хотя результирующий вектор общественного мнения дворянских кругов этого периода определить сложно, но он все же, скорее, склонялся в сторону сохранения мира и проведения Россией независимой не только от Франции, но и от Англии внешней политики. Поэтому война 1805 г. была развязана исключительно по причине желания и комплексов, обуревавших одного человека — императора России Александра I.

В тот момент, когда тучи военной грозы уже собрались над континентом, Наполеон, еще не знавший, сколь далеко зашло создание третьей коалиции, заканчивал последние приготовления к проведению своей гигантской десантной операции. 3 августа 1805 г. он снова прибыл в Булонский лагерь, где была полностью собрана армия, нетерпеливо ожидавшая заветного часа.

К этому моменту все силы гребной флотилии и сухопутной армии были доведены до желаемой императором численности и находились в полной боевой готовности. К августу 1805 г. общее количество войск, собранных на побережье Ла-Манша, было доведено до 161 215 человек. Для их транспортировки было собрано 2 193 боевых и транспортных судна. Войска были распределены по десантным судам следующим образом:

Из этого количества примерно 130 тыс. человек находились непосредственно в Булонском лагере, протянувшемся на 50 км по фронту Монтрей — Этапль— Булонь— Амблетез—Кале. В глубину лагерь был эшелонирован на расстояние до 40 км. Остальные находились в Бретани (около 10 тыс. человек под командованием маршала Ожеро) и в Голландии (20 тыс. человек под командованием генерала Мармона). Войска Булонского лагеря должны были форсировать Ла-Манш на десантных гребных судах, а войска из Бретани и Голландии — совершить переход морем на транспортных судах и больших боевых кораблях.

Гигантские работы были проведены на всем фронте лагеря. Для того чтобы английская эскадра, постоянно крейсировавшая перед Булонью, не могла нанести ущерба гребным судам, для них были сооружены специальные бухты. Вдоль по побережью были выстроены мощные форты, ощетинившиеся тяжелыми пушками. Французские инженеры придумали даже так называемые подводные батареи. Эти батареи сооружались так далеко вынесенными в море, что прилив покрывал их полностью водой, но когда вода уходила, артиллеристы возвращались на свои места и открывали огонь по врагу, если он приближался к берегу. Были устроены батареи тяжелых 24-фунтовых и 36-фунтовых орудий, ориентированных под углом, близким к 45°. При таком возвышении они стреляли на расстояние 4,5 километра, что по тем временам было рекордом дальнобойности. На берегу были установлены тяжелые мортиры для навесной стрельбы примерно на такую же дистанцию. В общей сложности около 500 орудий защищали лагерь с моря. Побережье Ла-Манша в районе Булони справедливо окрестили «Стальной берег».

Десантные гребные суда, которые со всех портов побережья стягивались к Булони, уже не раз вступали в бой с неприятелем и, как это ни странно, показали себя с хорошей стороны. Они были вооружены тяжелыми пушками, установленными в носовой части, и при соответствующей сноровке могли оказать серьезное сопротивление крупным кораблям. Один из офицеров, находившихся в лагере, записал в своем дневнике: «Несмотря на малость своего размера, наши скорлупки не всегда отступают перед врагом. Когда они собираются в большом числе и когда море достаточно спокойно, можно видеть, как они строят боевой порядок, разворачиваются носом, вооруженным тяжелой пушкой, к неприятелю и ведут огонь тем более опасный, что их ядра летят почти вдоль поверхности воды и ударяют английские корабли в самый корпус. В то время как противостоящие им артиллеристы, стреляя сверху вниз по корабликам, едва видным на большом расстоянии, лишь впустую тратят свои боеприпасы» 39.