Ричард Левинсон - Всемирная история сексуальности

Подкрепленный идеями Бахофена, Морган разработал систему «закона» пола и семьи первобытных народов [14] L. H. Morgan, Ancient Society (1877; 2nd ed., Chicago 1910). , которая, казалось, разрешила все загадки в этой области, и установила градацию половых отношений как для доисторического человека, так и для выжившего «дикаря» народов. Только в первобытной орде половая распущенность была правилом; в организованных охотничьих племенах половая жизнь уже была строго регламентирована. Каждое племя было разделено на группы, и мужчины любой группы могли жениться только на женщине из другой группы; но брак был коллективным, а не индивидуальным. Поскольку не было известно, кем был отец, мать оставалась решающим фактором во всех вопросах семейных отношений и наследования. Только когда производство настолько развилось, что два человека, мужчина и женщина, могли содержать себя экономически, путем разведения скота и ведения сельского хозяйства, без постоянной необходимости помощи со стороны своих соплеменников, семья распалась и стала моногамной единицей. Таким образом, моногамия шла рука об руку с развитием частной собственности.

Поскольку мужчина стал экономически более активным и более сильным партнером, женщина попала под его доминирование сексуально и в других отношениях. Она стала «его» женщиной со всеми сервитутами, которые правитель может навязывать своим подданным. Теперь она существует только для него. Неверность со стороны женщины подвергается самым суровым наказаниям, отказу от участия или даже смерти, в то время как мужчина оставляет за собой право вступать в половые отношения с другими женщинами и во многих странах сохранять несколько женщин в качестве постоянных спутниц в той мере, в которой это было разрешено его средствами. Естественное превосходство женщины — естественное, потому что она более тесно связано с потомством — наследуется искусственно, как неестественное первенство мужчины.

Теории эволюции Бахофена и Моргана особенно приветствовались в «прогрессивных» научных кругах. Социалисты сделали jus matemum частью своего катехизиса. Маркс читал Моргана с энтузиазмом; Энгельс [15] Friedrich Engels, Der Ursprung der Familie, des Privateigentums und des Staates (Zurich 1884). и его ученик Бебель [16] August Bebel, Die Frau in der Vergangenheit, Gegenwart und Zukunft (Zurich 1883). Die Frau und der Sozialismus (25th ed., Stuttgart 1895) популяризировали теории американского этнолога и использовали их в качестве оружия в своей кампании за освобождение женщин, хотя условия жизни первобытных народов оказывали лишь слабую поддержку делу равенства прав в современном обществе или тем более в социалистическое государство будущего.

Но в то время как эти теории стали обычным местом «образованного» общества, специалисты воспитывали всё более тяжелую артиллерию и совершали одно за другим нарушения в этой искусственной доктринальной структуре. Это следы Jus Matemum должны быть найдены среди многих примитивных современных народов, а также у народов древности, особенно в Греции и Риме, что не вызывает сомнений. Но нужно различать «матрилинейный» и «матриархальный» строи. То, что происхождение прослеживается через мать, — это не доказательство того, что женщина была правителем семьи, а тем более племени. Если посмотреть на массу археологического и этнологического материала, чистая матриархатность представляется скорее исключением, чем правилом. Там, где женщины действительно были признаны правителями, за ними обычно стоял мужчина, который пользовался эффективной властью; если не муж женщины, то ее брат.

Но ещё менее уверенным оказалось предположение, что мужчины изначально жили в сексуальной распущенности. Никто не знает, каково было положение в доисторические времена, но аналогии среди выживших первобытных народов показывают, что моногамия является практикой именно в самых примитивных полчищах, которые обладают только остатками племенной организации [17] 1. E. A. Westermarck, History of Human Marriage (London 1891), pp. 61ff. . Это неудивительно; моногамия обычна для человекообразных обезьян — хотя можно сказать, что формы социального существования среди них, ближайших предполагаемых родственников человека, настолько разнообразны и настолько взаимно противоречивы, что единственное безопасное обобщение состоит в том, чтобы сказать, что обобщения невозможны. [18] Georgene H. Seward, Sex and the Social Order (Penguin Books, 1954), p. 80.

Так и сегодня с нашими взглядами на первобытное человеческое общество. Таблицы Закона, которые, как думала наука, установили сто лет назад, были разрушены, и пока на их месте нечего ставить. Исследование частного разрушило универсальную картину. После столетий кропотливых исследований ученые стали более разобщенными, более скептическими, чем когда-либо. Один из ведущих современных специалистов по вопросам секса, Бронислав Малиновский из Лондона, однажды подытожил позицию в следующих словах: «Как член «внутреннего кольца», я могу сказать, что всякий раз, когда я встречаю миссис Селигман или доктора Лоуи, или обсуждая вопросы с Рэдклиффом — Брауном или Кребером [всеми высокопоставленными специалистами], я сразу же осознаю, что мой партнер ничего не понимает в этом вопросе, и я обычно заканчиваю ощущением, что это также относится и к мне. Это относится ко всем нашим сочинениям о родстве и полностью взаимно». [19] 2. B. Malinowski, ‘Kinship’, Man (London 1930), p. 21.

Доисторические люди являются для нас анонимными представителями вида. Чтобы отличить их, мы называем их в честь мест, в которых следы их существования были впервые обнаружены. Мы используем геологическое расслоение этих мест, анатомические характеристики ископаемых костей, степень совершенства орудий и стиль картин, в качестве наших руководящих принципов для воссоздания приблизительной хронологии, которая не может быть точной с точностью до нескольких тысяч года. Все более точное должно основываться на смелых гипотезах. Но люди, которых мы помещаем в эти хронологические таблицы, остаются спектральными очертаниями; в них всегда есть что — то абстрактное.

История начинается только тогда, когда появляются имена, которые устная или письменная традиция придает конкретным лицам. Хотя имена могут быть менее достоверными, чем ископаемый скелет какого — то доисторического человека, они все же наделяют своих носителей глотком индивидуальной реальности, которого так не хватает анониму. У того, у кого есть имя, есть отец и мать, и часто само имя дает некоторые указания на то, кем они были. Тот, у кого есть имя, принадлежит к классу, племени, народу, существование которого не нуждается в доказательстве с помощью краниометрии. В этом смысле даже легендарные имена обладают большей реальностью, чем безымянные неизвестные из предыстории.