Льюис Мамфорд - Миф машины

К сожалению, в Европе та самая церковная организация, которая некогда решительно ниспровергла прежние материалистические ценности «цивилизации», сама захватила власть, учредив бюрократическую административную организацию римского государства. Со временем папство стало даже командовать собственной армией, наряду с другими средствами принуждения, например, инквизицией, оснащенной хитроумными приспособлениями для последовательных пыток, едва ли превзойденными в нашу эпоху нацистскими «инквизиторами» и их уродливыми военными собратьями в других странах. Перестраивая римское государство в соответствии с «осевыми» линиями, Римская католическая церковь, парадоксальным образом, сама превратилась в нечто вроде эфироподобной мегамашины, которая работала во славу Божию и ради спасения душ, находящихся под покровительством Божественного Царя. И опять-таки — чтобы дополнить сходство, — все это совершалось при участии прямого земного представителя Божественного Главы — папы римского, — чьи высказывания в делах веры и нравственности, одобрявшиеся духовенством, считались непререкаемыми.

Но к той поре, как новые ценности, утверждавшиеся «осевыми» пророками, закрепились в общественных установлениях и воплотились в новых архитектурных формах и произведениях искусства, — на чертежных досках, так сказать, готовились наброски и рабочие чертежи для создания более мощного типа мегамашины. После веков постепенного разрушения старая мегамашина нуждалась в полной перестройке — даже в армии, где традиции, пусть и не вполне непрерывные, сохранялись наиболее ревностно.

Чтобы перестроить мегамашину в совсем новом порядке, понадобилось перевести и старые мифы, и старое богословие на новый, более универсальный язык, что позволило бы ниспровергнуть и удалить фигуру царя, заменив ее еще более гигантским и бесчеловечным призраком «суверенного государства», наделенного абсолютными, но далеко не божественными полномочиями. Но прежде чем это смогло осуществиться, потребовался долгий подготовительный период, на протяжении которого главным «осевым» верованиям — буддизму, конфуцианству, христианству и исламу — довелось играть активную, хотя во многом неосознанную роль.

Теперь мы подошли к одному из самых любопытных парадоксов истории: некоторые недостающие компоненты, необходимые для расширения сферы деятельности мегамашины, для повышения ее эффективности и для того, чтобы сделать ее окончательно приемлемой как для правителей и управителей, так и для рабочих, — на деле оказались восполнены трансцендентальными, устремленными в иной мир религиями, в частности, христианской.

Отдельные из этих компонентов были усовершенствованы благодаря «осевым» философиям. Конфуцианство — с его упором на ритуал, сыновний долг, умеренность, учение — заложило основу образцовой чиновничьей организации Китайской империи, опиравшейся не только на статус и привилегии, но и с помощью суровой системы экзаменов набиравшей на высокие должности людей из всех сословий. Первая серьезная попытка переместить машину на новый фундамент, уделяя больше внимания подражающим жизни механизмам как таковым, а не машинной «перемолке» человеческих частей, произошла в христианской церкви. И во многом именно поэтому западной цивилизации удалось догнать, а затем и превзойти, по технической изобретательности цивилизации Китая, Кореи, Персии и Индии.

Христианство не просто поменяло местами изначальные силы, сочетавшиеся в мегамашине, но и привнесло именно тот единственный элемент, которого ей недоставало: преданность нравственным ценностям и общественным целям, выходившим за рамки установленных форм цивилизации. Теоретически отказавшись от власти, достигавшейся главным образом путем принуждения людей к труду, оно укрепило свою власть в той форме, в какой можно было распространять ее шире и более действенно управлять машинами.

Результаты такой перемены стали заметны лишь начиная с XVII века; однако впервые эта перемена проявилась, по-видимому, в бенедиктинском монастыре. Все то, что прежде машина была способна делать лишь с оглядкой на экстравагантные притязания на божественное право, опираясь на крупномасштабные военные и околовоенные организации, отныне, в этом новом учреждении, делалось в малом масштабе, небольшими сообществами собравшихся по доброй воле людей, которые видели в работе — да и во всем техническом устройстве своей системы — не рабское проклятие, а часть нравственной жизни свободного человека.

Перемена произошла вследствие того, что начиная с III века н. э. в Западной Европе наблюдалось неуклонное падение интереса к благам и обычаям «цивилизации», сопровождавшееся оттоком людей из крупных городских центров власти вроде Рима, Антиохии и Александрии. Небольшие группы кротких, миролюбивых, смиренных, богобоязненных мужчин и женщин из всех сословий удалялись от шума, гама и насилия мирской жизни, чтобы начать совсем новую жизнь, посвятив ее спасению своей души. Когда подобные люди образовывали общины, они привносили в каждодневную рутину новый ритуал упорядоченной деятельности, новые правила и такие мерки разумного и предсказуемого поведения, какие до тех пор оставались недостижимыми.

Бенедиктинский орден, основанный Бенедиктом Нурсийским в VI веке, выделялся из числа многих сходных монашеских организаций тем, что налагал особые обязательства, помимо обычных, как то: постоянные молитвы, повиновение старшим, обет бедности и повседневное наблюдение за поведением друг друга. Ко всем этим обязанностям бенедиктинцы добавили еще одну: ежедневное выполнение какого-либо труда как христианского долга. Устав ордена предписывал заниматься ручным трудом не менее пяти часов в день; и — как и при устройстве первоначальной человеческой машины — «артель» из десяти монахов находилась под надзором настоятеля.

Превратившись в организацию самоуправляемого хозяйственного и религиозного сообщества, бенедиктинский монастырь заложил основы порядка столь же строгого, какой прежде удерживал в целости самые ранние мегамашины; разница же заключалась в его скромном масштабе и в том, что такая суровейшая дисциплина налагалась на себя членами ордена добровольно. Из семидесяти двух глав бенедиктинского устава двадцать девять посвящены дисциплине и наказаниям, а еще десять касаются внутреннего распорядка: итого более половины.

Совершавшийся по общему согласию отказ монаха от собственной воли соответствовал аналогичному отрицанию собственной личности, которого требовала прежняя мегамашина от всех своих человеческих «винтиков». Авторитет, послушание и повиновение старшим по чину были неотъемлемыми частями этой бесплотной и наделенной нравственным смыслом мегамашины. Бенедиктинский орден даже предвосхитил более позднюю стадию механизации, основанную на двадцатичетырехчасовом режиме: мало того, что свет в келье горел всю ночь, монахи еще и спали, словно солдаты во время боев, в дневной одежде, чтобы быть немедленно готовыми к своим каноническим обязанностям, прерывавшим их сон. В каком-то смысле, этот церковный орден был более суровым и требовательным, чем армейский строй, ибо монахам не полагалось никаких периодических поблажек или развлечений. Систематические лишения и отречения, наряду с регулярностью и регламентацией жизни, со временем перешли в дисциплину позднейшего капиталистического общества.