Льюис Мамфорд - Миф машины

Ритуалы жертвоприношения и ритуалы принуждения были отработаны до совершенства действием военной машины. И если тревога представляла собой изначальный мотив, вызывавший субъективный отклик в форме жертвоприношения, то война, расширяя возможное поле жертвоприношений, заодно сужала поле, в пределах которого мог действовать нормальный человеческий выбор, основанный на уважении ко всем творческим возможностям организма. Словом, принудительная коллективная форма порядка являлась главным достижением негативной мегамашины . В то же время, порожденное усилиями мегамашины возрастание власти впоследствии вызвало явные симптомы порчи в умах тех, кто привыкал к обладанию такой властью: правители не просто становились бесчеловечными, но порой безвозвратно теряли всякое чувство реальности, — подобно шумерскому царю, который увлекся покорением чужих земель, а вернувшись в собственную столицу, обнаружил, что она в руках врага.

Начиная с IV века до н. э., появляется множество стел и монументов великих царей с бессмысленной похвальбой своим могуществом и тщетными угрозами тем, кто осмелится разграбить их гробницы или уничтожить надписи, — но все-таки и то, и другое постоянно происходило. Подобно Мардуку в аккадском варианте эпоса о сотворении мира, правители нового бронзового века всходили на колесницы, «непобедимые и ужасающие», «искусные опустошители, умелые разрушители..., облаченные в доспехи ужаса». С подобными страшилками мы хорошо знакомы и сами: их постоянно тиражирует Пентагон в своих выпусках «ядерной прессы».

Такие постоянные утверждения власти, несомненно, представляли собой попытки облегчить завоевание, заранее запугав врага. Но они свидетельствуют и о возрастании иррациональности, почти пропорциональном орудиям уничтожения, имевшимся в распоряжении властелинов; нечто похожее мы тоже наблюдали в наш век. Эта паранойя была столь методична, что завоеватель не раз стирал город с лица земли — лишь затем, чтобы снова выстроить его на том же месте, и продемонстрировать свою двоякую роль: разрушителя-творца, или дьявола-бога в одном лице.

Полвека назад данные о подобных исторических деяниях еще могли показаться сомнительными; однако правительство США в точности повторило эту технику при полном разрушении и последующем послевоенном восстановлении Германии; победив жестокую военную стратегию — смертоносные бомбардировки — столь же низкими политическими и экономическими методами, оно передало победу нераскаявшимся сторонникам Гитлера.

Эта амбивалентность, эта двойственность двух типов мегамашины, нашла выражение во вкрадчивой, леденящей душу угрозе, содержащейся в конце шумерской поэмы, которую цитирует С. Н. Крамер:

С утверждением культа царской власти потребность в усиленной власти не уменьшилась, а лишь возросла; ведь города, некогда мирно существовавшие почти на виду друг у друга, как первоначальные городские скопления в Шумере, отныне сделались потенциальными врагами: у каждого имелся свой воинственный бог, каждым управлял свой царь, и каждый был способен собрать огромную вооруженную рать и истребить соседнее поселение. В таких обстоятельствах первоначальная нервная тревога, которая требовала коллективных церемониальных жертвоприношений, вскоре легко превратилась в разумную тревогу и обоснованный страх, делавшие неизбежным принятие контрмер того же порядка — или, напротив, готовности сдаться без боя, как предложил Совет старейшин в Эрехе [61] Вариант названия Урука. (Прим. ред.) , — когда появилась серьезная угроза.

Полезно обратить внимание на то, что говорится в «Хронике Саргона» в похвалу одному из древнейших представителей этой новой системы власти — аккадскому царю Саргону: «У него не было ни соперников, ни противников. Он ослеплял своим ужасающим блеском все сопредельные страны». Чтобы поддерживать ореол власти, который, как замечает Оппенгейм, окружает лишь царские особы, «5400 воинов ежедневно ели в его присутствии», — то есть, внутри цитадели, где они охраняли сокровищницу и храмовые зернохранилища, эти монополистические инструменты политического и экономического контроля. Стена вокруг цитадели не только обеспечивала дополнительную надежность на тот случай, если будут проломлены внешние городские стены, но и защищала находившихся внутри от всяческих восстаний местного населения. Присутствие в крепости постоянной армии, в любой момент готовой схватиться за оружие, указывает сразу на два обстоятельства: во-первых, потребность в подручном средстве принуждения для сохранения порядка, и, во-вторых, способность держать в строгой узде само войско, которое в противном случае могло бы обратиться в опасную толпу бунтовщиков — как слишком часто случалось впоследствии в Риме.

Первоначальное торжественное отождествление царской власти со священным началом, человеческими жертвоприношениями и военной организацией, я полагаю, составляло ядро всего развития «цивилизации», происходившего между 4000 и 600 гг. до н. э. Скрывшись под новыми личинами, оно неистребимо и в наши дни. Сегодняшнее «суверенное государство» — это лишь увеличенный отвлеченный аналог боготворимого царя; а такие установления, как человеческое жертвоприношение и рабство, по-прежнему живы, равно укрупнившись в масштабе и став более властными в своих требованиях. Всеобщая воинская повинность (набор людской силы по фараоновой модели) значительно умножила число священных жертв, тогда как конституционное правительство с помощью «консенсуса» лишь сделало власть правителя более абсолютной, поскольку несогласие и критика просто не «признаются».

Со временем магические побуждения, толкавшие людей к войнам, приняли более достоверное обличье утилитарной выгоды. Погоню за жертвенными пленниками можно было превратить в еще более массовое и жуткое убиение захваченных женщин и детей, но те же жертвы, если их пощадить, можно было обращать в рабство, тем самым умножая рабочую силу и экономическое преуспеяние народа-завоевателя. Так побочные результаты военных усилий — рабы, добыча, земля, дань, налоги, — вытеснили и коварно скрыли первоначальные, некогда ничем не прикрытые, иррациональные мотивы. Поскольку общее расширение экономической производительности и культурного богатства сопровождало существование царской власти и даже оттеняло ее разрушительную деятельность, люди вынужденно принимали зло как единственный способ достичь добра; притом, если мегамашина исправно работала, у них просто не было альтернативы.