Анри Пиренн - Средневековые города Бельгии

Внешняя политика Вильгельма I был не менее успешной, чем его внутренняя политика. Мир, заключенный им в 1323 г. с Людовиком Неверским, оказался в итоге исключительно выгодным для него, ибо взамен пустых устаревших претензий на имперскую Фландрию, он получил реальное и бесспорное обладание Зеландией. С тех пор он всегда — если исключить только его кратковременное участие в коалиции 1333 г. против Брабанта, объяснявшееся его антипатией к герцогу — тщательно избегал вмешательства в распри своих соседей. Соблюдавшийся им нейтралитет, не вызывая ни в ком подозрения, позволил ему повсюду усилить свое влияние и свой авторитет. В 1323 г. он заключил монетный договор с Брабантом, а позже — в 1334 г. — он получил руку Иоанны, наследницы герцогства, для своего сына; он был посредником в кровавой борьбе, происходившей в Льежской области между епископом и городами. Он был интимным советником и союзником графа Гельдернского и мог рассчитывать на преданность епископов Камбрэ и Утрехта.

Эта политика нейтралитета, столь плодотворная в Нидерландах, оказалась еще более выгодной во внешних сношениях. Вильгельм был сначала, как и его отец, союзником и почти подзащитным Франции. Эта политика, вызывавшаяся его положением по отношению к Дампьерам, потеряла, разумеется, всякий смысл после мира 1323 г. Не имея оснований бояться больше Фландрии, граф мог отныне обходиться без поддержки французского короля, и, если он остерегался порвать с ним, то во всяком случае с этого времени он обнаруживал по отношению к нему полнейшую независимость. В следующем году германский император, Людовик Баварский, возложил на него деликатную миссию: выяснить точные границы между Францией и Империей вдоль Генегау [863]. Впрочем, к этому времени хорошие отношения между Людовиком и Вильгельмом успели уже утвердиться. В 1314 г. граф присоединился к сторонникам баварца и получил в награду за это торжественный отказ от притязаний на Голландию и Зеландию, завещанных Альбрехтом Австрийским германским государям [864]. Впрочем, с этих пор он ограничивался чисто платонической преданностью, стараясь не быть втянутым в религиозно-политические смуты, потрясавшие тогда Империю [865], и не поссориться ни с папой, ни с Францией из-за дела, интересовавшего его лишь постольку, поскольку оно могло быть выгодным для него. Он продолжал придерживаться этой линии поведения даже тогда, когда Людовик в самый год своего отлучения от церкви (1324 г.) вступил в брак с его дочерью Маргаритой. Это отлучение не только не повредило Вильгельму, но, наоборот, оказалось ему на руку, ибо папская курия, боясь, чтобы он не примкнул к партии своего зятя-императора, стала выказывать ему с тех пор совершенно исключительное благоволение. Так, граф получил в 1327 г. разрешение, необходимое для брака его дочери Филиппины с молодым английским королем Эдуардом III.

Этот брак, скрепивший старый союз дома д'Авенов с Плантагенетами, не был простым делом случая. Уже в первые годы своего правления Вильгельм, руководствуясь торговыми интересами голландских городов, должен был завязать тесные сношения с Англией. Поэтому когда королева Изабелла, спасаясь от своего мужа Эдуарда II, появилась на материке со своим сыном, то она прежде всего обратилась к графу Генегаускому с просьбой помочь ей в ее смелой попытке низвергнуть Эдуарда и посадить на трон принца Уэльского. Вильгельм без всяких колебаний обещал ей свою помощь. Он предоставил в ее распоряжение блестящее. генегауское рыцарство и суда своих портов. Известен успешный исход этого предприятия, которым руководил Иоанн Бомонский (сентябрь 1326 г.) и известно также то, как Эдуард III получил корону, отнятую у его отца. Брак с Филиппиной в Йорке (25 января 1328 г.) явился наградой за услуги Вильгельма.

С тех пор последний, будучи в одно и то же время тестем германского императора и английского короля, пользовался авторитетом, какого не имел до тех пор ни один из нидерландских государей. Он призван был играть среди них важнейшую роль в начале Столетней войны. Но это великое событие задело не только бельгийских князей. Оно слишком близко затрагивало интересы городов, так что они не могли остаться в стороне и вынуждены были принять в нем участие, вмешавшись в связи с этим еще раз в большую политику.

XIV век, начавшийся победой фландрских цехов при Куртрэ, закончился их разгромом при Вест-Розебеке (27 ноября 1382 г.). В промежуток между этими двумя датами города продолжали оставаться на политической авансцене в южных Нидерландах. История этих областей сохранила нам наряду с именами князей имена множества вождей и трибунов бюргерства: Николая Заннекина, Вильгельма Де Декена, обоих Артевельде, Иоанна Гейенса, Франца Аккермана, Петера Коутереля, Петера Андрикаса и многих других. Руководители городской политики выступили теперь открыто; они вышли из безвестности, скрывавшей их от нас почти в течение всего XIII в., и это обстоятельство убедительнее всего доказывало усилившееся значение городской политики и все более проявлявшийся ею индивидуализм.

Но города XIV века коренным образом отличались от того, чем они были в предыдущий период. В каждом из них на место власти патрициата стала власть цехов, на место исключительного влияния крупных купцов и рантье ( otiosi ) влияние ремесленников. Нигде в Европе, за исключением Северной Италии, возникновение и рост городов не были столь быстрыми, как в Бельгии. Точно так же только во Флоренции можно встретить нечто аналогичное тому, чем они стали с этого времени. Как и в могущественной тосканской республике, не только политический вопрос делил здесь партии на враждебные лагеря, но демократическая революция, развертывавшаяся здесь, осложнялась социальной проблемой. В этих рабочих городах извечная проблема, раздирающая промышленное общество, возникла с давних пор, и они пытались по-своему решить ее. Бельгия являлась тогда, более чем когда-либо, опытным полем для Европы. Поражения или победы народной партии встречали более сочувственный отклик, чем где-либо, в этих больших городах, где борьба интересов и страстей происходила среди населения более многочисленного и более пронизанного резкими противоречиями, чем где-либо в другом месте. Казалось, будто общая судьба всех бедных и униженных разыгрывается в волнующей трагедии, ареной которой они являлись. И нетрудно понять тот страстный интерес, с каким во Франции Этьен Марсель, а затем — парижские и руанские « Maillotins » следили за перипетиями восстания гентцев против Людовика Мальского, а также и то, что кельнские ткачи немедленно переняли режим, созданный победившими льежскими ремесленниками после их торжества в 1393 г. над патрициями [866]. Могучая сила движения, сотрясавшего города, была так велика, притяжение, оказывавшееся им, так сильно, что оно перекинулось даже в деревню и вызвало во Фландрии грозное аграрное восстание, задолго до французской Жакерии и восстания Уота Тайлера в Англии.