Яков Гордин - Мятеж реформаторов: 14 декабря 1825 года

«Подойдя к столу, я сел на первое место, сказав:

— Я выполняю волю брата Константина Павловича.

И вслед за тем начал читать манифест о моем восшествии на престол».

В то время, когда члены Государственного совета ждали великого князя Николая, на квартиру Рылеева приехали из дома Сперанского члены общества капитан Кор- нилович и обер-прокурор Сената Краснокутский, побывавшие уже у Трубецкого, но не заставшие его. Они привезли точные сведения о завтрашней присяге.

Краснокутский сообщил, что Сенат собирается для присяги в семь часов утра.

В нашей исторической литературе существует мнение, что Николай, извещенный Ростовцевым о плане восстания, специально назначил присягу Сената на столь ранний час, чтобы лишить возможности мятежные полки захватить сенаторов на заседании.

Это неверно. Декабристы и не рассчитывали успеть с солдатами на площадь к сенатской присяге. Они знали, что полки присягают после правительственных учреждений. Им было известно, что присяга в полках начнется не ранее восьми утра, а до начала присяги они и не надеялись поднять солдат. Еще днем 13 декабря на встрече у Оболенского Рылеев говорил Арбузову, что войска будут присягать в семь или восемь утра. А Булатову, как мы знаем, предлагал быть в казармах гренадер в семь часов. Вечером же, увидевшись с Булатовым, назначил сбор на восемь утра 14 декабря, ибо очевидно было, что между началом присяги Сената и присягой войск должно пройти время.

(Кроме того, семь утра вовсе не было для Петербурга той поры ранним временем.)

Лидеры тайного общества не сомневались, что ежели им удастся совершить переворот, арестовать императорскую фамилию и взять под контроль здание Сената, то собрать сенаторов с помощью сенатских курьеров будет несложно. Застанут они сенаторов в Сенате или нет — их совершенно не волновало. Во всяком случае, нет ни одного указания, что они беспокоились по этому поводу. Зато есть прямые свидетельства, что они намеревались созвать сенаторов уже после выхода войск. Якубович утверждал, что восставшие хотели «восклицаниями собрать Сенат», «кричать «Ура, Константин!», пока не соберется Сенат». Якубович, разумеется, дал здесь весьма приблизительный вариант. Но нам важно его представление об очередности действий — сперва вывести войска, а потом созывать сенаторов.

13 декабря члены тайного общества начали сходиться у Рылеева между семью и восемью часами вечера. Приехали Арбузов, Михаил Бестужев, капитан Михаил Пущин, Репин, пришел Александр Бестужев. Приехали Краснокутский и Корнилович с сообщением о часе присяги. Затем приехал Трубецкой.

Все уже было решено. Но Трубецкой решил еще раз проверить готовность офицеров и реальность вывода войск. Его — едва ли не единственного — мучила мысль о солдатах, которых они могут зря погубить в случае заведомого поражения.

«13-го числа, когда я пришел к Рылееву, — показывал князь Сергей Петрович, — я нашел уже несколько человек. Репин оказывал неуверенность, чтоб можно было вывести Финляндский полк, если даже солдаты и откажутся от присяги (на последнее он надеялся); Бестужев (Московский) также говорил, что он не может вывести роту, когда другие роты не тронутся, и оба они спрашивали, что делать в таком случае? Я отвечал, чтоб стараться поддержать солдат в отказе от присяги до тех пор, как услышат, что какой другой полк вышел или что прочие присягнули; в последнем случае делать нечего, а в первом, услышавши, что другой полк вышел, то и их полк, верно, выйдет». Это утверждение вполне правдоподобно. Трубецкой, как мы знаем, считал главным и решающим моментом действия захват дворца. Ни московцы, ни финляндцы не имели к этому отношения. Первыми должны были выйти Гвардейский экипаж и, возможно, измайловцы — ударная группа. После их выхода и успеха — а при своевременном выступлении успех был гарантирован — другие подготовленные части, безусловно, последовали бы их примеру. О чем и говорил диктатор. Если срывается первая акция восстания, считал Трубецкой, проблематично и все остальное.

Но Рылеева такая позиция не устраивала. Именно в этот вечер с абсолютной откровенностью выявилась разница в подходе Рылеева и Трубецкого к самой сути революционного действия. Трубецкой, и в этом он сходился с Николаем Бестужевым, полагал целесообразной только хорошо подготовленную в военном отношении операцию с высокими шансами на успех.

Для Рылеева драгоценен и безусловен был сам факт восстания, вне зависимости от непосредственного результата.

Далее Трубецкой рассказывает: «Рылеев на это вскричал: „Нет, уж теперь нам так оставить нельзя, мы слишком далеко зашли, может быть, нам уже и изменили". Я отвечал: „Так других, что ли, губить для спасения себя?" Бестужев (адъютант) возразил: „Да, для истории" (кажется, прибавил: „страницы напишут"). Я отвечал: „Так вы за этим-то гонитесь?!"»

Столь резко они разговаривали между собой впервые.

Мы помним, что сказал Рылеев Розену накануне — 12-го числа: «Все-таки надо». Несмотря ни на что. Это была его главная идея. Николай Бестужев вспоминал потом слова, которые Рылеев повторял в те дни: «Тактика революций заключается в одном слове: дерзай!»

Но Трубецкому была чужда подобная тактика. Он продолжал беседовать с ротными командирами, призывая их мыслить и действовать реалистично. Почти все они на следствии это подтвердили.

Быть может, из-за происшедшего столкновения Рылеев поздно вечером 13 декабря просил Штейнгеля написать свой вариант манифеста для Сената: «Напиши, пожалуй, на всякий случай». Видимо, он не намеревался отступать и в том случае, если Трубецкой сочтет восстание бессмысленным.

Надо иметь, однако, в виду, что Трубецкой на следствии старался преувеличить свою осторожность и нерешительность, равно как и нерешительность многих других. Штейнгель, наблюдавший происходящее в тот вечер на квартире Рылеева, оставил несколько иную картину, схожую по темам и направлению разговоров, но с иным градусом настроения: «Пущин ручался за своего брата и за некоторых офицеров конной артиллерии, что они дали слово не присягать… Репин заверил, что за часть Финляндского полка он отвечает. Бестужев Николай и лейтенант Арбузов отвечали за Гвардейский экипаж; Бестужев Московского полка — за свою роту. Корнилович, если это точно он, высокий, белокурый, торжественно уверял, что во второй армии сто тысяч готовы и что он ручается головою». С одной стороны, Штейнгель утверждает, что вечером 13 декабря заговорщики «уверились в силе», но с другой — подтверждает, что Трубецкой, когда все разошлись, при нем, Штейнгеле, «говорил Рылееву тихо, что «если увидим, что на площадь выйдут мало, рота или две, то мы не пойдем и действовать не будем», с чем и Рылеев согласился».