Николай Костомаров - О слѣдственномъ дѣлѣ по поводу убіенія царевича Димитрія

Г. Бычковъ, издавая этотъ драгоцѣнный отрывокъ, замѣтилъ: «Свѣдѣнія, заключающіяся въ повѣсти, показываютъ, что она составлена современникомъ, бывшимъ близко ко двору царевича или имѣвшимъ знакомство съ лицами, къ нему принадлежавшими. Подробности о томъ, какъ царевичъ провелъ день, въ который совершилось убійство, служатъ очевиднымъ тому доказательствомъ, а самый разсказъ объ этомъ происшествіи носитъ на себѣ всю печать достовѣрности. Вообще въ цѣлой повѣсти не встрѣчается ни одной черты, которая бы давала возможность заподозрить ея достовѣрность». Мы вполнѣ соглашаемся съ этимъ приговоромъ; прибавимъ отъ себя еще вотъ что: почему, напримѣръ, мы не должны предпочесть этого чрезвычайно правдоподобнаго сказанія слѣдственному дѣлу, исполненному, какъ ниже покажемъ несообразностей и уничтоженному въ своей силѣ тѣмъ самымъ человѣкомъ, который производилъ его? Покажите намъ что нибудь подобное, независимое отъ слѣдственнаго дѣла, но вполнѣ согласное съ извѣстіями, заключающимися въ послѣднемъ, и тогда будете имѣть возмож ность повѣрять это — болѣе чѣмъ сомнительное — слѣдственное дѣло.

Изъ приведеннаго разсказа видно, что убійцы совершили свое дѣло въ нѣкоторомъ отношеніи ловко. Убійство произошло безъ свидѣтелей. Кормилица, ошеломленная ударомъ, не видала ничего. Убійцы, перерѣзавши горло ребенку, сейчасъ начали кричать. О чемъ они кричали? Конечно, о томъ, что царевичъ зарѣзался самъ. Понятно, зачѣмъ они ударили кормилицу, и какимъ бы образомъ они объясняли этотъ ударъ впослѣдствіи, еслибъ остались живы. Они бы, вѣроятно, сказали, что кормилица не смотрѣла за царевичемъ; они увидали, что съ царевичемъ припадокъ, что у него въ рукахъ ножъ; съ досады они ударили кормилицу, сами бросились на помощь къ царевичу, но уже было поздно: онъ мгновенно перерѣзалъ себѣ горло. Имъ бы повѣрили, да кормилица, ошеломленная ударомъ и не видавшая, какъ они рѣзали ребенка, не смѣла бы ничего сказать противъ двухъ свидѣтелей. Царица прибѣжала уже послѣ, услышавши крикъ, и не видала убійства. Такимъ образомъ, не оставалось бы другихъ свидѣтелей совершившагося факта, кромѣ тѣхъ лицъ, которые его совершили.

Что Борису былъ разсчетъ избавиться отъ Димитрія — это не подлежитъ сомнѣнію; роковой вопросъ предстоялъ ему: или отъ Димитрія избавиться, или современемъ ожидать отъ Димитрія гибели самому себѣ. Скажемъ болѣе: Димитрій былъ опасенъ не только для Бориса, но и для царя Ѳедора Ивановича. Димитрію еще пока былъ только восьмой годъ. Еще года четыре, Димитрій былъ бы уже въ тѣхъ лѣтахъ, когда могъ, хотя бы и по наружности, давать повелѣнія. Этихъ повелѣній послушались бы тѣ, кому пригодно было ихъ послушаться, — Димитрій былъ бы, другими словами, въ тѣхъ лѣтахъ, въ какихъ былъ его отецъ въ то время, когда, находившись подъ властію Шуйскихъ, вдругъ приказалъ схватить одного изъ Шуйскихъ и отдать на растерзаніе псарямъ. Димитрію хуже насолилъ Борисъ, чѣмъ Шуйскіе отцу Димитрія, Ивану Грозному! Димитрію съ дѣтства внушали эту мысль. Всѣ знали, что царь Ѳедоръ былъ малоуменъ; всѣмъ управлялъ Борисъ; были люди, Борисомъ недовольные, иначе и быть не могло въ его положеніи; были и такіе, которые съ радостію увидѣли бы возможность низвергнуть Бориса съ его величія, чтобъ самимъ чрезъ то возвыситься или обогатиться; и тѣ и другіе легко уцѣпились бы за имя Димитрія; они провозгласили бы его царемъ, потребовали бы низложенія малоумнаго Ѳедора, заточенія въ монастырь, куда и безъ того порывалась душа этого нищаго духомъ монарха. Попытка замѣнить Ѳедора Дмитріемъ проявлялась уже тотчасъ послѣ смерти Грознаго, когда еще Димитрій былъ въ пеленкахъ, и вслѣдствіе этой-то попытки съ тѣхъ поръ держали Димитрія въ Угличѣ. Попытка навѣрное повторилась бы такъ или иначе, когда Димитрій бы выросъ. А что̀ бы сталось съ Годуновымъ, если бы Димитрій сталъ царемъ? Понятно, что Борису Годунову было очень желательно, чтобы Димитрій отправился на тотъ свѣтъ: чѣмъ раньше, тѣмъ лучше, и спокойнѣе для Бориса Годунова.

Защитники слѣдственнаго дѣла полагаютъ, что для того, чтобы избавиться отъ Димитрія, Борису нуженъ былъ заговоръ. Но кого и съ кѣмъ? Борисъ правилъ самодержавно и все, чего хотѣлъ онъ, все то исполнялось, какъ воля самодержавнаго государя. Заговоръ могъ составляться только противъ Бориса, а не Борисомъ съ кѣмъ бы то ни было. Нужно было, чтобъ Димитрія не было на свѣтѣ. Для этого вовсе не представлялось не только заговора, но даже и явнаго, высказаннаго приказанія убить Димитрія; достаточно было Борису сдѣлать намекъ (хоть бы, напр., передъ Клешнинымъ, ему, какъ говорятъ, особенно преданнымъ), что Димитрій опасенъ не только для Бориса, но и для государя, что враги могутъ воспользоваться именемъ Димитрія, могутъ посягнуть на помазанника Божія, произвести междоусобіе, подвергнуть опасности спокойствіе государства и церкви. Если подобные намеки были переданы Битяговскому и его товарищамъ, назначеннымъ наблюдать въ Угличѣ за царевичемъ и за его роднею — этого было довольно; остальное сами они смекнутъ. Убійцы могли посягнуть на убійство Димитрія не по какому-нибудь ясно выраженному повелѣнію Бориса; послѣдній былъ слишкомъ уменъ, чтобы этого не сдѣлать; убійцы могли только сообразить, что умерщвленіе Димитрія будетъ полезно Борису, что они сами за свой поступокъ останутся безъ преслѣдованія, если только сумѣютъ сдѣлать такъ, чтобы все было шито и крыто, — что ихъ наградятъ, хотя, разумѣется, не скажутъ, за что именно ихъ наградили. Въ Московской землѣ самодержавіе стояло крѣпко; къ особѣ властителя чувствовали даже рабскій страхъ и благоговѣніе; но всѣ такія чувства не распространялись на всѣхъ родичей царственнаго дома. Предшествующая исторія полна была примѣровъ, когда ихъ сажали въ тюрьму, заключали въ оковы, морили, душили, потому что считали опасными для верховной особы и для единовластія. И убійцъ Димитрія не должна была останавлить мысль, что Димитрій принадлежитъ къ царственному роду.

Но отчего же — намъ возражаютъ — они не отравили царевича Димитрія ядомъ? Это было легче и удобнѣе, чѣмъ зарѣзать. Оттого, скажемъ мы, что вовсе не было такъ легко и удобно, какъ кажется съ перваго взгляда: при тогдашнихъ нравахъ, охранители царевича всего болѣе боялись отравленія, и противъ этого рода опасности конечно принимались тогда мѣры. Кто бы изъ приближенныхъ рѣшился дать отраву? Нужно было черезчуръ большой отваги и презрѣнія къ собственной жизни, къ чему обыкновенно неспособны тайные убійцы. Какъ бы только ядъ началъ дѣйствовать, ребенокъ указалъ бы на ту особу, которая давала ему яству или питье, и тотчасъ принялись бы за эту особу и досталось бы этой особѣ прежде, чѣмъ соумышленники могли бы ее спасти. Путь, какой выбрали убійцы, былъ вполнѣ удобенъ и могъ увѣнчаться совершеннымъ успѣхомъ, еслибы царица не взволновала народа набатнымъ звономъ: только этого послѣдняго обстоятельства убійцы не разсчитали и не предвидѣли. Они выбрали и время самое подходящее: Нагіе ушли обѣдать, царица была въ хоромахъ, ребенокъ гулялъ съ одною кормилицею, и кромѣ ея никого съ царевичемъ не было; кормилицу ударили, чтобы она не увидала того, чего никто не долженъ былъ видѣть, въ тотъ же моментъ перерѣзали горло ребенку, да сами же и стали кричать, что царевичъ зарѣзался. Они же и свидѣтели. Не взволнуйся народъ — вся бѣда обратилась бы на бѣдную кормилицу, еслибы она осмѣлилась заявить себя противъ нихъ; свидѣтельство убійцъ было бы принято, и было бы имъ хорошо, и наоборотъ — плохо тѣмъ, которые дерзнули бы говорить, что царевича зарѣзали они.