Михаил Будыко - Путешествие во времени [Сборник эссе]

Совершенно поразительно совпадение со случаями из жизни Пушкина эпизода, когда Хлестакова приняли за главнокомандующего и часовые отдали ему честь ружейными приемами. В действительности в этом, казалось бы, совершенно невероятном происшествии соединены два факта, описанные современниками Пушкина. Первый из них: гуляя по Царскосельскому парку с Пушкиным, его спутник был удивлен, что часовые отдавали честь Пушкину. Объяснение этого странного происшествия осталось неизвестным, возможная причина его — недавняя прогулка Пушкина по парку с одним из членов царской фамилии (что иногда случалось), в результате чего часовые приняли Пушкина за высокопоставленного сановника.

Гораздо интереснее второй случай, который, вероятно, имел в виду Гоголь. Знакомый Пушкина, цензор Семенов, стоявший вместе со своим юным племянником на Невском проспекте, увидел толпу народа и, решив, что это любопытные, которые встречают выезд императора, приготовился, как полагалось по этикету, снять шляпу. Оказалось, однако, что любопытные провожали не императора, а гулявшего Пушкина. Таким образом, Хлестаков не преувеличил, а преуменьшил оказанное ему внимание: ведь Пушкин был принят не за главнокомандующего, а за императора, о чем, конечно, в пьесе того времени написать было нельзя.

Некоторые фразы Хлестакова очень близки к широко известным мыслям Пушкина («Ищешь пищи для души, а светская чернь тебя не понимает» — IX явление V действия первого издания «Ревизора»). Почти совпадают с обстоятельствами жизни Пушкина слова о том, что Хлестаков получает от Смирдина сорок тысяч (VI явление третьего действия). Там же Хлестаков выражает близкие Пушкину чувства: «Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя!»

Заслуживает внимания фраза «Во дворец каждый день езжу», что для Пушкина было неприятной обязанностью после получения им придворного звания, а также упоминание о вероятном неудовольствии царя в случае отказа Хлестакова от службы: точно такая же история произошла с Пушкиным незадолго до создания «Ревизора».

Из более мелких совпадений можно назвать цвет волос Хлестакова («шантрет»), характерное для молодости Пушкина сообщение: «С хорошенькими актрисами знаком» — и т. д. Интересно сравнить хвастовство Хлестакова при беседе с женой и дочерью городничего с сообщением Пушкина в письме к Бестужеву, как он «врет с женщинами», рассказывая им о своих неправдоподобных подвигах, совершенных в прошлом. Об этом говорил и близко знавший Пушкина Вульф, вспоминавший, что: «В Пушкине был грешок похвастать в разговоре с дамами. Перед ними он зачастую любил порисоваться». Буквально такое же слово использовано в ремарках Гоголя, который дважды говорит, что Хлестаков «рисуется», разговаривая с Анной Андреевной.

Не перечисляя некоторых других примеров, следует отметить, что включение в пьесу многих указаний на совпадение Хлестакова с Пушкиным было возможно только при маскировке этих указаний несколькими совершенно фантастическими высказываниями Хлестакова, без которых указанное выше совпадение было бы замечено многими, чего Гоголь ни в коем случае допустить не мог. Однако даже в этих невероятных вымыслах Хлестакова проглядывают черты из жизни Пушкина.

Например, перед тем, как опьяневший Хлестаков теряет сознание, он произносит, казалось бы, совершенно абсурдную фразу: «Меня сам Государственный совет боится». Вспоминая, что этот совет был главным законодательным органом Российской империи, состоявшим не просто из высокопоставленных, а высочайших сановников, трудно представить, чтобы Государственный совет мог бояться кого-либо, кроме императора. На самом деле эта фраза могла быть легко произнесена Пушкиным, хотя в его словах был бы некоторый оттенок иронии. Дело в том, что именно Государственный совет после декабрьского восстания принял решение об учреждении тайного полицейского надзора над Пушкиным, причем это решение выполнялось до конца его жизни. Зная об этом, Пушкин не мог испытывать особой симпатии к Государственному совету, который вместо решения крупных законодательных вопросов занялся стихами Пушкина и высказал опасение, что Пушкин, говоря словами позднейшего поэта, «все ниспровергнуть власти был готов».

Объяснить причину мистификации, предпринятой Гоголем в отношении личности Хлестакова, не очень трудно. Как сообщал Гоголь, сюжет «Ревизора» передал ему Пушкин, рассказавший, что сходные происшествия случались g ним самим и с его знакомыми. Гоголь преклонялся перед Пушкиным, высоко ценил его внимание и несомненно был очень рад, когда Пушкин смеялся, читая его юмористические сочинения (о чем есть запись в дневнике Пушкина). Очень вероятно, что Пушкин сообщил Гоголю не сухую схему сюжета «Ревизора», а дополнил ее рядом подлинных или придуманных им для оживления рассказа происшествий, имевших место с его знакомыми или с ним самим. Можно предполагать, что ряд не упомянутых выше ситуаций в пьесе Гоголя также восходит к рассказу Пушкина, хотя проверить это предположение почти невозможно. Слово «почти» здесь означает сохранение сведений о шутливом замечании Пушкина: «С этим малороссом надо быть осторожнее, он обирает меня, так что и кричать нельзя».

Нужно, однако, думать, что, начав с максимально широкого использования устного рассказа Пушкина, Гоголь пошел дальше и включил в пьесу недавние эпизоды из жизни Пушкина, в том числе те, о которых говорить было небезопасно (например, о столкновении с императором из-за нежелания Пушкина продолжить службу, а также о том, как Пушкина приняли за императора). Эти эпизоды были изложены в сильно завуалированной форме, в связи с чем Пушкин мог согласиться на их включение в пьесу (совершенно очевидно, что без согласия Пушкина Гоголь не мог бы при создании образа Хлестакова столь широко использовать сведения о жизни поэта).

Таким образом, следует заключить, что «друг Пушкина» — Хлестаков — был фактически его двойником, преображенным усилиями двух авторов — Гоголя и Пушкина. В основе блестящего вымысла создателей этой фигуры было незаметное для широкой публики включение реальных фактов из биографии «умнейшего человека в России» (как иногда говорили о Пушкине) в рассказ о своей жизни «пустейшего человека», как назвал Хлестакова Гоголь. Зерно такого замысла находилось в упомянутом выше письме Пушкина жене, где, передавая рассказ, в котором он был представлен заурядным пьяницей, Пушкин справедливо увидел в нем несомненное свидетельство своей славы.

Попытка Хлестакова присвоить себе многие события из жизни Пушкина, включая те, о которых мало кто знал, могла служить другим доказательством того, насколько знаменит был Пушкин.