Сергей Нилус - Собрание сочинений - Том 4

— Я за вас, — сказала она, — постоянно молюсь, вот так!... — Личико старушки осветилось, точно светом каким-то, засияло неземной улыбкой; стала она на коленочки и зачитала скороговорочкой:

— Спаси и помилуй, Господи, рабов Твоих, Сергия и Елену! Сотвори им вечное душе-телу спасение! Спаси их и сохрани их, Господи! Прости им все согрешения их, вольные и невольные!

Поднялась с коленочек, а слезы так и льются не ручьями, а потоками по старческим щечкам. Потом опять стала на коленочки и опять зачитала:

— Спаси и помилуй, Господи, рабов Твоих, Наталию и Сергия...

И опять те же святые слова любви и молитвы, и опять жаркие слезы... Эта-то уж достигла молитвенного плача, великого дара слез, святая угодница Божия Пелагея!...

От м. Пелагеи пошли к вечерне. От вечерни провожаем слепенького нашего старца о. Иоанна (Салова) 200, а он и говорит мне:

— Выберите времечко, зайдите ко мне: мне сказать вам кое-что нужно.

Зная, что это «душа особого разряда», как называет его батюшка о. Варсонофий 201, признаюсь, почувствовал в сердце своем некий страх: даром не позовет к себе великий старец.

Что сказал мне старец о. Иоанн Оптинский. Лишай.

Вчера ходили с женой к о. Иоанну узнать, что ему нужно было сказать мне, но дома не застали — он был у вечерни. Сегодня я не утерпел, пошел к нему один. Старец принял меня со свойственной ему в отношении к нам с женой радостной лаской.

— Берите табуретку, — сказал он, обнимая меня, — садитесь рядом со мною.

Я сел.

— Какие вы псалмы читаете? — предложил он мне вопрос.

Я смутился: обычно на коротеньком своем, чисто мирском, не правиле даже, а правильце, я никаких псалмов не читал.

— Знаю, — ответил я, — «Живый в помощи», «Помилуй мя, Боже»...

— А еще какие?

— Да я, батюшка, все псалмы читал и, хоть не наизусть, а все знаю; но правильце мое маленькое...

Старец перебил мое самооправдание:

— Не о том я хочу вас спросить, какое правило ваше, а о том, читаете ли вы еще псалом 26-й — «Господь просвещение мое?»

— Нет, батюшка, не читаю.

— Ну, так вот что я вам скажу! Вы как-то раз говорили мне, что на вас враг пускает стрелы свои. Не бойтесь! ни одна вас не коснется, никакой дряни не опасайтесь: дрянь дрянью и останется. Только возьмите мой совет за правило, послушайтесь: читайте утром и вечером перед вашей молитвой оба эти псалма — 26-й и 90-й, а перед ними великое Архангельское обрадование — «Богородице Дево, радуйся». Будете так делать, ни огонь вас не возьмет, ни вода не потопит...

При этих словах Старец встал со своего кресла, обнял меня и с какой-то особой силой, раскатисто-звонко, не сказал даже, а выкрикнул:

— Больше вам скажу: бомбой не разорвет!

Я поцеловал обнимавшую меня руку Старца. А он опять, прижавшись к самому моему уху, опять громко воскликнул:

— И бомба не разорвет! А на всякую дрянь вы и внимания не обращайте: что вам дрянь сделать может?.. Вот об этом-то я и хотел побеседовать с вами. Ну а теперь идите с Господом, да поклонитесь моей барыне!

И с этими словами Старец отпустил меня с миром.

Я знал того человека, точнее говоря — женщину, на которую намекал Старец, называя ее дрянью: к Оптинскому благолепнолиственному древу она прилепилась, как лишай, и долго ложной своей святостью и именем старцев морочила Оптинских богомольцев. Я ее понял, и она мне за то мстила, где могла.

Бог с ней!...

Воскресенье

Мой отдых. — Милая парочка. — Страхи. — Дети Божьи. Речи от времен Владимира Красна Солнышка. — Ангелы вам в путь, дети Божии!

Отдыхаю умом и сердцем на зеленой, цветоносно-душистой мураве благословенного берега моей тихоструйной, прозрачно-глубокой Божией реки Оптинской.

О тишина! О сладость!...

С кануна нового года, за всенощной, мы заметили в храме появление какой-то необычайно милой молодой парочки: он — широкоплечий, высокого роста богатырь, с приятным, открытым лицом; одет в дохе, несмотря на высокую температуру храма; стоит всю службу как вкопанный и усердно молится. Она — тоже довольно высокая, стройная, личико милое-милое, с румянцем во всю щеку, так и сияет лучистыми глазками; одета по-городскому, в коротенькой «гуляльной» (выражение покойной моей матери) кофточке и миленькой, как говаривали в старину, «комильфотной» шляпке. Словом, такая парочка, что лучше и не надо. Для мужа и жены они были слишком похожи друг на друга: мы решили, что это брат с сестрой, и от души пожелали им всякой милости Божией — очень уж они нам понравились.

Вечером числа 3-го или 4 января часов около семи к нам кто-то позвонил с парадного крыльца. На звонок выбежала наша новая прислуга Паша. По обычаю, усвоенному нашими домочадцами, вместо того чтобы коротенько узнать, кто и зачем звонит, и доложить, Паша застряла за входной дверью в длиннейших объяснениях с поздним посетителем. Я на всякий случай (мало ли что может случиться в нашем уединении!) вышел в переднюю... Является Паша и объявляет:

— Вас какой-то там мущина спрашивает.

— Какой мущина?

— Да — мущина! А я почем знаю?

Вижу, что от Паши толку не добиться, посылаю Филю (мальчик из Оптинской столярки, мною помещенный туда в ученье). Польщенный ответственным поручением и втайне труся, Филя кинулся на парадную дверь, как на врага, с диким, воинственным кличем:

— Кто там? кто там?

За дверью никого не было: таинственный ночной посетитель скрывался где-то там за садовой калиткой. Тогда вновь с криком отчаяния и страха — «кто там?» — Филя ринулся к калитке. Я стоял у парадного крыльца в резерве. Через минуту Филя вернулся и подал мне письмо от близкого моему сердцу иерея Божия из черноземной полосы России. В письме этом мне были рекомендованы брат и сестра Е., земляки этому иерею, с просьбой принять и приласкать их по-оптински.

Прочел я письмо и спрашиваю Филю:

— Где они?

— Ушодцы 202на гостиницу к о. Пахомию.

— Догони и верни!

Эти брат и сестра и были той милой парочкой, которую мы заприметили в Оптинском храме в канун нового года. И что же это оказались за чудные люди, что за детские, доверчивые, чистые души! И родит же еще Господь таких в наше страшное время! О дорогая моя Оптина! только ты одна и имеешь божественный дар открывать ищущему тех из седми тысящ неподклонивших выи своей Ваалу, которых соблюл Себе Господь, укрыв их даже от вещих очей великого Своего пророка. 29 декабря такие же чистые души блеснули нам светом красоты своей душевной — то были брат и две сестры З. из С-а, теперь эти Е. из Т-а: и те и другие одного духа, одного душевного устроения, одного устремления к Божественному и вечно прекрасному, что таится и обретается только в сокровенных тайниках Христовой Православной Церкви, в тех святых обителях, где еще жив дух древлемонашеский.