Сергей Нилус - Собрание сочинений - Том 3

Отвечал блаженный Нифонт:

— Милосердый Господь видит окаменение человеческого сердца и неразумие, ибо многие, живущие в міре, подъемля на себя труды великие ради тщеславия, на Бога ропщут и в печали своей даже смерть призывают, а в грехах своих не каются и о душах своих попечения не имеют. По этой-то причине Господь наказывает как детей, так и самих родителей различными бедами, чтобы болезнью детей очистить родительские беззакония и возбудить самих родителей к принесению покаяния и тем оправдать их на Страшном Суде Своем. Итак, сын мой, знай, что младенцы без греха страдают для того, чтобы им за напрасную их смерть получить жизнь нетленную, а родителям их удостоиться за их страдания целомудрия истинного покаяния.

И подивился такому толкованию преподобный Григорий, и сказал:

— Многих вопрошал я о сем и не мог уразуметь истины. Теперь же воистину разумею, что твоими устами, честной отец, Сам Дух Святый даровал мне извещение.

На это отвечал ему блаженный Нифонт:

— Нет, брат, нет! В моей душе нет ни одного дела доброго, нет и в устах моих ни одного полезного слова, только одна скверна и мерзость. Но в тебе — вера о Господе неоскудная и ты меня, грешного, вопрошал с такою искренностью, желая познать истину, что Бог, не желая оскорбить веры благой души твоей, по вере твоей и дал тебе, сын мой Григорий!

Удивился Григорий смирению святого и сказал:

— О раб благий Господа! раб возлюбленный и верный! Всякий целомудренный ум, и чистое сердце, и помысл немятежный, и сердце чистое получит освящение от Святаго Духа и Духом Святым от сияния Его подает просвещение находящимся во тьме.

— Еще спрошу тебя, отец! — так говорил блаженному преподобный Григорий, — открой мне: есть ли еще на всей земле святые Божии подвижники, которые бы, сияя добродетелью, как Ангелы, были подобны Антонию Великому, Иллариону, Павлу и другим многим, явным и тайным, ихже знает только Бог Один?

И отвечал блаженный:

— Сын мой! до скончания века не оскудеют святые, но в последние годы скроются от людей и будут угождать Богу в таком смиренномудрии, что явятся в Царстве Небесном выше первых чудоносных Отцов. А такая награда им будет за то, что в те дни не будет пред очами их никого, кто бы творил чудеса, и люди сами от себя воспримут усердие и страх Божий в сердцах своих, ибо в то время и чин архиерейский неискусен будет и не станет любить премудрости и разума, а будет заботиться только о корысти. Подобны им и иноки будут от обладания большими имениями; от суетной же славы помрачатся душевные их очи, и будут у них в пренебрежении любящие Бога всем сердцем; сребролюбие же в них будет царствовать со всею силою. Но горе инокам, любящим злато: не узрят они Лица Божия! Чернец и белец, дающие золото в рост, если не отстанут вскоре от этого зла, лихоимцами и здесь назовутся, и молитва их принята не будет, и пост без пользы, и приношение жертвы Богу, и милостыня — все вменится им в мерзость и осквернение. По широкому пути пойдут они... Но я не хочу много говорить о них, ибо и сам я от юности и до старости не попекся о своем спасении.

Знай же, что умножится всякая злоба от неведения Писания.

И уже умножилась теперь «всякая злоба», переполняя едва ли не до краев чашу гнева Господня. Еще у нас в Православной России Бог пока грехам терпит, но надолго ли? У нас еще в благословенной тишине святой обители — слава Богу — все, за молитвы наших старцев, тихо, мирно; но и в наше уединение нет-нет, да проникнет молва из внешнего міра; и свидетельствует молва эта о том, что умножаются и у нас, на Руси, беззакония міра, и что все теснее и теснее становится верующему сердцу жить на белом свете, угрожающем стать тьмою.

Одному такому сердцу, трепещущему в тисках умножающейся неправды, в ответ на письмо его, отец игумен А., близкий по духу нашей обители, писал так:

«Вы недовольны окружающим вас міром; и я — также. Но вы ищете здесь чего-то, а я знаю и верую, что Царство Христово не от міра сего, ожидаю и правды, и совершенства в будущей жизни. Несчастен человек, если он здесь, на земле, станет искать и покоя, и правды, здесь, где осуждена и распята Истина. Вы спрашиваете: где же милосердие? Но я спрошу вас: можно ли и должно ли быть милосердым к тем существам, которые тысячи лет бьют, и терзают, и клевещут, и обманывают друг друга? Надобно еще удивляться милосердию Правителя міра, что солнце, луна и звезды доселе совершают свой порядок и что земля дает плоды к насыщению ненасытного, алчного, кровожадного человека. Кто отстранит себя от соучастия в людских неправдах (отстранит по возможности, ибо вполне этого нельзя сделать), тот познает в самом себе и правду, и милосердие Божие; тот во всех превратностях жизни будет выше всех испытаний и внутреннего своего человека не преклонит ни за что и ни перед кем из подлой корысти и даже самосохранения. Я знал до пяти человек (не более) в жизни моей шестидесятилетней, которые были блаженны в этом міре скорбей и, лишенные всего, даже крова и насущного хлеба, не заботясь вовсе об этом дневном подкреплении, ходили по міру, как вольные птицы, и совершенно предали себя в волю Божию. Два из них были из купцов, и притом богатых: один — Зиновьев, скончавшийся восьмидесяти с лишком лет на Валааме; другой — Лосев, двадцать лет юродствовавший и утопленный в 1847 году за правду. О трех остальных говорить долго. Кто сам будет милосерд к другим и строг к себе, тот познает и милосердие Божие и в душе своей ощутит радость и блаженство, что все блага, и покой, и удачи этого міра не возьмет за свою горькую слезу о бедном и падшем человечестве. Самые скорби и слезы его души праведны и будут греть, а не терзать его душу; он без слов, одним появлением своим доставит несчастливцу мир и некоторое облегчение. Не проклятия и запросы к правосудию Божию услышатся от него, а только одно теплое желание отдать самого себя за ближнего. Любовь ко всему міру — от последнего животного, от бедной мыши до грешного человека — ощутит он в себе; вот где — совершенство!

Простите. Вот мои понятия, если и неудовлетворительные, то опытные. Скажу, что здесь христианин всегда найдет и радость, и дело, и мир душевный, если полюбит ближнего любовью Евангельской. Но для этого он должен пройти множество испытаний. Эту тяжкую науку желал бы я лучше познать, нежели еврейские и эллинские слова даже о Имени Непостижимого: в них легко ошибиться, особливо мало знающему; но совесть наша знает и без Канта, что худо и что хорошо...

Но как любить ближнего любовью Евангельской, когда на место Евангелия ум человеческий поставил теперь философию, на место Бога — гордыню ума своего?