Сергей Нилус - Собрание сочинений - Том 2

Проносится передо мною образ минувшего: великосветская, известная, даже знаменитая, барыня высшего русского общества, близкая ко Двору, лично известная и любимая Государями Александром I, Николаем I и почитаемая Александром II, истинно православная христианка, патриотка, богатейшая женщина своего времени — словом, высота всего знатного и богатого, что только было в русском обществе времен крепостного права, и рядом с ней... простенькая бедная темная и, по человеческим понятиям, невежественная крестьянская крепостная девушка...

Девушка что-то рассказывает, и, надо думать, рассказывает что-то необыкновенно удивительное, настолько чрезвычайное и интересное, что знатная ее собеседница ловит каждое ее слово и быстро его записывает в свою книжку... по-французски?!

Татьяна Борисовна — настоящая хорошая православная русская женщина и истинная патриотка по своим чувствам; она хорошо говорит и чувствует по-русски, ну а писать и думать она может только на языке Боссюэтов и Фенелонов, на языке тех, которые в то время почитались творцами всего образованного и изящного, на том языке, незнание которого не давало в высшем русском обществе права никому считать себя образованным...

Такое уж было время!...

В конце этой тетрадки отца иеромонаха Евфимия, неведомого мне старца (уже из третьих, а может быть, и четвертых рук досталась мне эта рукопись), подписано: «Перевод отца Феофана Комаровского».

Итак, четыре личности были в свое время заинтересованы тем, что было записано в этой уже разрушающейся от тяжести протекших многих лет тетрадке: знатная барыня-аристократка, крестьянская девушка, иеромонах, владелец рукописи, и переводчик ее — тоже или священник, или иеромонах, но не из простых, а из тех, кто в свое время знал язык образованных русских прошлого столетия. Что же это за ветхая деньми тетрадка, которая могла в себе сосредоточить столько живого интереса, который захватил собою внимание столь разнообразных по своему положению лиц?..

Да, я думаю, и ты заинтересуешься этой тетрадкой, мой боголюбивый читатель, когда, сгладив несколько ее старинный слог, но сохранив без всякого изменения ее содержание, я изложу тебе, что в ней написано. Слушай!

Когда сравнялось Евдокии девять лет, у нее умерла от родов мать, разрешившись от бремени двойнями. Новорожденные двоешки так быстро последовали за своей матерью на тот свет, что их даже не успели окрестить, и Евдокия осталась на руках у своего отца, человека честного и благочестивого, чего нельзя было сказать с такой уверенностью про покойницу. Отец Евдокии был простой крепостной крестьянин княгини Горчаковой, конечно, что называется, необразованный, даже почти неграмотный, но имевший в своем сердце страх Божий, любовь к ближним и святое сознание обязанности перед долгом. Все, чем был сам богат отец Евдокии, он старался воспитать и в сердце своей сироты-дочки, внушая ей, что закон Божий состоит в том, чтобы удаляться от зла и творить добро, и что только тот человек Богу приятен, кто несет свой крест в терпении и уничижении.

«Я так была в этом наставлена, — говорила Евдокия, — что только у меня это и было, и, когда надо мной насмехались, я никогда не чувствовала злобы и думала, что в эти минуты угождаю Богу. Это мне помогало переносить людские насмешки».

Евдокия росла девочкой робкой и молчаливой и, казалось, не умела сказать двух связных слов, за что и слыла у своих сверстниц дурочкой. Так и звали ее дурочкой, но господа ею были довольны, так как она была очень трудолюбива.

Когда еще Евдокии не исполнилось девяти лет, стало быть при жизни матери, она увидела во сне, что мать ее должна умереть в течение года. Мать была испугана этим сном, а отец бранил ее, что верит снам ребенка; но сон сбылся, и мать Евдокии умерла от родов в том же году.

Отец старался выучить Евдокию молитвам и часто бивал ее за непонятливость; и правду сказать, девочка не была из понятливых и вслед забывала мудреные для ее возраста и развития молитвенные слова, но душа ее, видимо, уже умела молиться и настолько быть близкой невидимому міру, что девочка опять во сне получила приказание сказать отцу, чтобы он ее перестал бить, так как все, чему он ее учит, она впоследствии узнает и выучит без труда. Она рассказала свой сон отцу, и на этот раз он ей поверил и бить перестал.

В другой раз она видела, будто находится в каком-то большом храме и моет пол. За работой своей она приблизилась к одной стороне церкви и видит в полу отверстие, а в глубине его — гроб. Подошло к ней какое-то дитя и на ее вопрос: «Чей это гроб?» отвечало: «На вашем языке это гроб, а на нашем покой, в котором опочивает старец, который в храме этом ежедневно совершает Литургию».

И Евдокия во сне на самом деле увидела этого божественного старца совершающим с великим благоговением великое таинство Вечери Господней и слышала дивное пение. Видела она потом, как старец этот сел как бы для отдохновения на стул у окна и погрузился в благоговейное размышление. Перед старцем на столе лежали благословенные хлебы, и, казалось, он вкушал от них, но не было умаления хлебов. И сказал невидимый голос Евдокии:

— Подойди поближе к старцу: тебе впоследствии предстоит о нем вспомнить!

И подошла она к старцу, упала к ногам его и в умилении омочила их слезами. Поднявшись с полу, Евдокия просила у старца его святых молитв о себе и о ближних своих.

— Я думала, — сказывала она, — что меня солнышко освещало, а это исходили лучи света и тепла от лика святого старца.

На старце было черное одеяние, и сердце девочки исполнилось к старцу любовью и благоговением, словами не выразимыми.

Несколько мальчиков вывели Евдокию из церкви, указывая ей дорогу, и вид их был так прекрасен, таким сияли они светом, что она подумала — это Ангелы...

— Мне показалось во сне, — говорила потом Евдокия, — что я одна найду дорогу, но мальчики эти или Ангелы, не оставили меня одну, а проводили, напоминая мне, чтобы я ничего не забыла из виденного и даже заставили меня во сне повторить все по порядку, как было, и запомнить в точности и вид, и одежду старца. И сказали они мне:

— Старец этот — Святой Макарий, а храм, в котором он опочивает во святых мощах в гробнице на левой стороне церкви — древний Можайский собор.

Евдокию очень тревожила загробная участь ее матери, и она, в тревоге за спасение ее души, неотступно молила Бога, чтобы Он ей открыл посмертную жизнь матери. И вот, после исповеди, в ночь перед Причащением, привиделся ей сон: пришла к ней какая-то женщина и спросила ее:

— Хочешь ты видеть мать свою?

Евдокия ответила, что желает. Тогда женщина эта ей предложила сводить ее к известному всей Москве Ивану Яковлевичу Корейше, который был там в доме умалишенных и слыл, а может быть, — Бог весть — и был великим прозорливцем. Но, приглашая Евдокию в Москву к Ивану Яковлевичу, женщина та сказала: